Шрифт:
«Теперь я припомнил все, – кончает свое письмо Виктор Степанович, – вплоть до момента, когда стрелял. Дальше – пустота, пока не очнулся в объятиях брата.
Пишу вам, сидя на пне у избушки, прильнувшей к косогору Студеного ключа. Кругом мало что изменилось: тот же суровый и темный лес, да луга, да ширь поднебесья; рябчики в желтой листве березы, глухари на черных в золоте лиственницах.
Странно мне, что я убил такого громадного и страшного… рябчика. Я же не за ним шел. И мне кажется, что это не я, а кто-то другой.
Меня по-прежнему влекут рябчики, одни только рябчики. Признаться вам, я до сих пор ни одного не добыл. Но я не теряю надежды: не всегда же мне бить медведей.
Когда-нибудь убью и рябчика».
Ласковое озеро Сарыкуль
Чуть обозначились в степи темные купола стогов, когда мы с Виктором Степановичем подошли к берегу большого озера Сарыкуль.
– Значит, вот восток, – сказал профессор, указывая на оранжевую полоску зари. – Мы на южном берегу озера, идти будем прямо на север. Солнце на восходе с правой руки. Впрочем, я буду следить по компасу, – у меня с собой.
Двустволка в руках. Патронташ полон, и все карманы набиты патронами: стрельба предстоит немалая. Приятно бодрит осенний холодок.
Кажется, прямо с берега начинаются камыши: воды чуть-чуть. Темно, но в темноте чувствуешь вокруг себя многообразную жизнь. То зашуршит камыш, то всплеснет вода, то с громким кряканьем подымется невидимая утка, и со всех сторон ответят ей встревоженные товарки.
Особенно горячит охотника вот это предрассветное время. Видишь блеск воды, различаешь темные острова камыша, знаешь, слышишь, что кругом тебя кишит дичь, а стрелять не в кого: за пятнадцать шагов не видно в сумерках птицы.
Ну, отойти подальше от берега, пока темно: глубже в озеро – больше и больше дичи. Главное, риска никакого, смело шагай вперед и вперед. Можешь часами идти от берега: все будет вода по колено, чуть выше, чуть ниже. Нигде не ухнешь в предательскую яму, нигде не оступится нога, и только разве по собственной неосторожности зачерпнешь теплой водицы в широкие раструбы охотничьих сапог. Такое уж ласковое озеро Большой Сарыкуль. Как огромная плоская тарелка, врытая в степь. От берега все камыши, камыши, а посредине плес – десятки километров в длину, десятки километров в ширину – целое море.
И безбурное море: слишком мелко, чтобы самый сильный ветер мог поднять высокую волну. А и вздынет вал – не прогонит его сквозь частые заросли камышей: волна запутается в них, как рыба в сети, разобьется на ручейки, разбежится вся мелкими струйками, затихнет, замрет.
Одним словом, такое море, что, кажется, сам не захочешь – ни за что не утонешь в нем.
Однако что-то уж очень медленно светает. Уж час идем вперед, а все стрелять нельзя.
– Виктор Степаныч?
– Хоу!
– Давайте постоим, покурим.
– Да, надо подождать.
От вспышки спички еще гуще сумерки. Виктор Степанович рядом попыхивает папироской, видно, как что-то перекладывает из кармана в карман.
«Бульк!»
– Что у вас упало, Виктор Степанович?
– Тсс!.. Слышите, слышите?
Вдали, но с каждым мгновением слышней и слышней: «Конг, гонг, конг!» – налетают дикие гуси – казарки. Папиросы летят в воду.
– Сюда, правей, правей! – Виктор Степанович, с плеском разбрызгивая воду, бежит наперерез невидимой стае.
Нет, высоко пролетели, не углядишь в мутном небе.
– Виктор Степанович, у вас ведь что-то упало в воду. Надо пошарить тут на дне.
Он подходит. Но вдруг почти из-под ног у него с отчаянным криком захлопала крыльями утка. Вижу два быстрых, длинных огня, слышу два оглушительных выстрела и торжествующий голос профессора:
– Ага, попалась, каналья!
– Подобрали?
– Готово дело!
– Так идите, поищем вашу вещь.
– Шут с ней! Это, наверное, перочинный ножик. Видите, уже стрелять можно. Идемте.
Чудак! Такой всегда спокойный и рассудительный дома, профессор совсем перерождается на охоте. Горячится, как мальчик. Готов все бросить и десять километров пробежать за одной уткой.
Идем вперед. В самом деле, на близком расстоянии стрелять уже можно. Взвожу курки. Сейчас начнут подниматься утки, и сам не заметишь, как рука вскинет ружье к плечу, глаз поймает на мушку темный силуэт птицы – и смертоносная струя дроби вылетит из ствола. А в ожидании этой минуты волнуешься, все думаешь, как бы не прозевать взлета, да ловко ли ляжет приклад в плечо, да не забыть бы взять переда, не обзадить по стремительному чиренку. И как ни ждешь, всегда все-таки неожиданно утка вырывается не спереди, а где-нибудь справа, слева или даже сзади.