Церемония посвящения прошла просто. Вышеня искупался, затем надел белую рубашку, алое сюрко [49] , коричневые чулки-шоссы, золотые шпоры, и мессир Реджинальд опоясал его мечом. Затем он легко ударил Вышеню ладонью по щеке и произнес краткое наставление: «Будь храбр!» Вышене объяснили, что это — единственная в жизни рыцаря пощечина, которую он мог получить, не возвращая.

Ритуал посвящения закончился демонстрацией ловкости нового рыцаря во владении оружием. Его противником оказался мессир Гильерм, что для юноши стало совершенной неожиданностью. Тем не менее он ощутил такой необычайный подъем, что его наставнику пришлось нелегко. Вышеня атаковал с разных позиций, настолько мощно и молниеносно, что мессиру Гильерму пришлось пустить в ход все свое умение, чтобы не осрамиться перед братьями. Юноша до такой степени «завелся», что мессир Реджинальд счел благоразумным прекратить ритуальный поединок. Храмовники три раза прокричали свое знаменитое «Босеан!», а мессир Гильерм, обняв юношу, шепнул ему на ухо:

— Теперь я за вас спокоен, брат…

Конечно, Вышеню не могли произвести даже в баннереты [50] , он стал всего лишь рыцарем-бакалавром [51] . Но это для него не играло большой роли и даже в какой-то мере было своего рода маскировкой в чужом окружении, ведь попадись на его пути герольдмейстер, большой дока в геральдических символах, которому известны все рыцари наперечет, и инкогнито Вышени, несомненно, бы раскрылось. А так молодой рыцарь-бакалавр Готье де Брисэй, бретонец по происхождению, отправившийся в путь ради поиска приключений, ни у кого не мог вызвать подозрений. В те времена подобных странствующих храбрецов, с тощими кошельками, в которых бренчало по несколько сольдо, обычно младших сыновей дворянских семейств, по Европе слонялось немало. Они плевали на принципы, а иногда и на честь и готовы были предложить свой меч любому, кто хорошо заплатит.

Однако Вышене нищета не грозила. Во-первых, Ламбер намеревался свести его с нужными людьми, которые помогут ему обосноваться в Любеке, а во-вторых, кормчий, весьма искушенный в торговле, должен был продать меха и бочки с соленой семгой, а вырученные от продажи деньги вручить юному новгородцу. При рачительном расходовании Вышеня мог бы безбедно жить в Любеке или путешествовать по миру минимум год, а то и два. Но и он сам, и мессир Реджинальд верили, что вскоре все образуется и Вышеня сможет вернуться в родной дом.

Что касается нового имени юноши, — Готье де Брисэй — то мсье Адемар объяснил ему, что такой человек и впрямь существовал. Он был выходцем из захудалой ветви древнего дворянского рода из Бретани, ничем особо не отличившегося, все мужчины которого погибли в Крестовых походах и который фактически перестал существовать. Сам же Готье оказался несколько старше Вышени; пять лет назад он решил стать моряком и отправился в авантюрное плавание ради приличного заработка. С той поры о нем ни слуху ни духу.

О смерти де Брисэя никаких сообщений не поступало, значит, Господь взял его на небо живым, решили храмовники, тем самым освободив место для Вышени. Видимо, этот Готье был добрым другом а то и родственником кого-то из насельников обители, потому что мсье Адемар дал Вышене свиток с историей рода де Брисэй, явно писаный не впопыхах, а профессиональным каллиграфом, притом длительное время, и заставил выучить ее наизусть.

В город вышли втроем: Вышеня, Истома, изображавший слугу дворянина (он тоже приоделся в соответствии с модой), и сержант по имени Жеральд, хорошо знавший Любек. Ламбер приказал сержанту показать юному рыцарю все, что необходимо человеку, ведущему тайную жизнь: переулки, тупики, узкие низкие проходы во внутренние дворики, известные только любекцам (их называли «ганг»), откуда можно было бы попасть на параллельную улицу… И еще много другого, что обычно ускользает от внимания праздношатающихся путешественников, над чьей шеей не висит острый меч.

Сначала они направились на главную торговую площадь Любека. Она находилась на самой макушке холма, на котором построили город. Там же высились шпили церкви Девы Марии и блистала глазурованным кирпичом новенькая, еще не полностью достроенная городская ратуша.

Идти по крутым и узким улицам, вымощенным булыжниками, и для людей было непросто, а уж подъем с тяжелыми телегами и вовсе превращался на них в весьма серьезное и даже опасное мероприятие. Хотя что подъем: вот спуск обратно к городским воротам — это было зрелище еще то! Здесь повозки развивали большую скорость, и, оказавшись внизу, возницы облегченно вздыхали: «Слава богу, на этот раз обошлось!» Спуск никогда не обходился без приключений.

В этом Вышеня и его спутники убедились очень быстро. Одна из телег вдруг, как на грех, груженная горшками и другой керамической посудой, пошла вразнос. Видимо, тащившие ее лошади оказались чересчур молоды и пугливы, а может, у них просто не хватило сил удержать на скользких камнях мостовой тяжелый груз, и они понесли. Хорошо, что Жеральд, воспользовавшись отменным знанием Любека, быстро разобрался в ситуации и едва успел затащить «экскурсантов» в один из гангов. Стоя в узком проходе, Вышеня мог безбоязненно наблюдать, как мимо промчались обезумевшие лошади с остатками телеги, а затем пронеслась лавина горшков и черепков.

Вышене понравились дома любекских бюргеров. В отличие от Великого Новгорода, все строения ганзейского города были сложены из красного кирпича. Фасады домов поражали красотой и величием. А уж таких больших и светлых окон не было ни в одном новгородском доме, даже у самых богатых купцов.

Однако, присмотревшись, Вышеня понял, что фасады — это всего лишь видимость. На самом деле за ними скрывались, конечно, добротные, но довольно скромные здания. Как объяснил Жеральд, чем богаче купец-ганзеец, тем мощнее и величественнее он выстраивал фасад своего дома. Благодаря этому фокусу приезжие простофили принимали за чистую монету несравненную красоту города, подчеркнутую золочеными шпилями храмов.