«Странные все же женщины интересуются литературой, – думал он. – Нормальные бабы должны любить деньги, а не это скопление строк и слов».

– Не так быстро, – попросил он.

Впереди темное ночное море сливалось с ночным небом, делясь между собой звездами и кораблями.

– Постоим на пляже, – то ли попросила, то ли приказала она. И добавила почти испуганно, когда у него в кармане зазвонил телефон: – Не отвечай!

– Слушай, – раздраженно произнес Минаков, вытаскивая мобилку, – не гони лошадей. Я успею и ответить на звонок, и постоять с тобой.

Длинные ноги и маленькие причуды – это, конечно, хорошо, но он терпеть не мог, когда женщина начинала им командовать.

– Алло.

Звонил организатор фестиваля узнать, всем ли довольна звезда и не желает ли продолжить ночные посиделки в ресторане. Звезда соврала, что уже в отеле и готовится ко сну. Когда занудливый организатор наконец отключился, Глеб обнаружил, что стоит на проспекте один.

«Мать твою, – подумал он, вертя головой. – Если эта дурочка смылась, придется действительно возвращаться в паршивый отель».

Яркий свет фонарей и рекламы не дотягивался своими электрическими лапками до пляжа, и в темноте у самого моря писатель различил одинокую фигурку. Он перепрыгнул через парапет, захрустел по мокрому песку туфлями. Из полумрака выплыли очертания Нины. Она стояла, обхватив руками плечи, и морской бриз развевал ее волосы.

– А вот и беглянка…

Минаков осекся, услышав, что Нина бормочет что-то, будто молится набегающим волнам. Он поравнялся с ней у черты прибоя и прислушался.

– Перед глазами, после долгих километров бурого гравия, наконец-то возник неровно очерченный, словно первый шаг ребенка, край горизонта. Цвет хлынул на меня и сшиб с ног, я лишь отупело смотрел вдаль, едва различая, как полоса насыщенно синего сменяла голубоватый, а затем глубоко зеленый. Я бросился вперед, снимая на ходу шарф, стягивая перчатки и расшнуровывая ботинки, чтобы вобрать через поры холод и соль декабрьского моря. Вдруг вода забурлила: на водной глади появлялись пузырьки воздуха, громко лопаясь и отдавая серой. Я отступил. В голове щелкнуло, и я уже представлял себе обнаженную деву, которая выйдет из утренней пены и пропоет сладким голосом оду любви. Я замер в ожидании и каком-то сладостном предвкушении – наверное, так ждут смерти, опасаясь и одновременно наслаждаясь.

Сквозь морок водки, пива, коньяка и коктейлей Минаков попытался вспомнить, где он слышал этот отрывок раньше.

– Это же… Вот черт…

Да, он вспомнил. Он не просто слышал – он сам написал то, что читала Нина наизусть.

– Это же из моих «Рабов». Слово в слово. Как ты это запомнила?

– У меня хорошая память, – улыбнулась она широко. – Я знаю твой роман от первой до последней буквы.

Минаков взглянул в ее глаза изумленно и понял, что она не врет. Весь роман на память. Триста сорок три страницы.

Легкое беспокойство закралось в душу писателя.

– Сколько же раз нужно было прочитать его?..

– Один. Всего один раз. Я никогда не перечитываю. Я знаю на память все книги, которые прочла.

– Ты разыгрываешь меня.

Она прикрыла веки и продекламировала:

– Полчаса спустя солнце выглянуло из-за туч, и на подъездной аллее у дома Гэтсби показался автофургон с провизией для слуг – хозяин, я был уверен, и куска не проглотил бы. В верхнем этаже горничная стала открывать окна… Она поочередно показывалась в каждом из них, а дойдя до большого фонаря в центре, высунулась наружу и задумчиво сплюнула в сад. Пора было возвращаться. Пока вокруг шумел дождь, я как будто слышал в гостиной их голоса, то ровные, то вдруг повышающиеся в порыве волнения… Но сейчас, когда все стихло, мне казалось, что и там наступила тишина.

Минаков слушал, затаив дыхание.

– Это Фицджеральд, – закончила Нина все с той же улыбкой, – «Великий Гэтсби» [1] .

Глеб, к его стыду, не читал Фицджеральда, но у него не было повода сомневаться, что он услышал только что отрывок из «Гэтсби».

– Ты же уникум! – воскликнул он искренне. – И ты работаешь медсестрой с таким талантом? Ты могла бы зарабатывать на этом большие деньги, например…

Нина перебила писателя, неуклюже сунувшись в его объятия и впечатывая свои губы в его раскрывшийся от удивления рот. Удивление сменилось страстью, когда их языки соединились. Нина целовалась так же по-детски, как двигалась, но ее открытость распаляла Глеба. Его руки уже тискали маленькие, немного костлявые ягодицы девушки. Сначала сквозь юбку, потом – сквозь трусики танга, наконец, под ними. Его ладони деловито сдавили прохладную плоть.

Нина не останавливала писателя, тычась, как котенок, губами в его губы.

Он прижал ее к себе крепко, так, чтоб она могла ощущать его эрекцию. Пальцы скользнули между ее ног сзади, в жесткие волосы, в поисках влажного тепла. Однако там было очень сухо и так же прохладно. Сквозь возбуждение Глеб отметил, что ни дыхание девушки, ни ее пульс не сбились, как должно было быть.

– Все в порядке? – спросил он, отстраняясь.

– Да-да, конечно, – она сосредоточенно почесала горло.

– Я делаю что-то не так?

– Все так, – Нина улыбнулась, подтверждая свои слова. Ногтями она продолжала чесать шею.

Он затоптался на месте, чувствуя себя не в своей тарелке. Ночью, на пляже, с этой странной девицей, с полнометражной эрекцией в штанах.

– Я бы, пожалуй, выпил еще, – сказал он досадливо.

Нина энергично царапала ногтями свою кожу и улыбалась.

– Комары, – пояснила она.

– Ну хватит, – он не грубо, но настойчиво отвел ее руку от шеи.

Она смотрела на него отрешенно, не забывая улыбаться.