– А как же! Ты рыцарь без страха и, это, упрека. Считаешь нужным – убивай. Раз хлорка, значит – хлорка. Это внутреннее состояние, брат. Понимаешь, да?

– На небе были кляксы, и они исчезли, как только я закончил.

– Оно самое. Кляксы как буревестники у Горького. Если они пропали – значит, ты все делаешь как надо.

– Я бы с удовольствием убил еще кого-нибудь. Они живут неправильно. Они раздражают. Нельзя так.

Небесный человек улыбнулся. Поправил кепку с блестящим козырьком. Спросил:

– Кто такие «они»? Подумай над этим, брат.

И растворился.

А утром, едва проснувшись, Григорьев понял, в каком направлении надо ехать.

Он стрельнул сигарету у водителя грузовика, сверился с картой и направился в центр. Как только доехал – через двадцать минут, когда выползло из-за облаков жаркое солнце, – сразу понял, что на этот раз не ошибся. Припарковал старенькие свои «жигули» через две улицы, а сам пошел к детскому дому пешком. Забор был сетчатый, высокий. За забором – игровая площадка, бетонные тропинки, деревья и чуть в глубине – трехэтажное типовое строение из кирпича.

Григорьев обнаружил пропускной пункт в виде квадратной кабинки. В кабинке на табурете сидела пожилая дама лет, наверное, шестидесяти. С южной стороны забор исчезал за густыми шапками разросшихся деревьев. По-честному, любой ребенок мог без труда залезть на ветвистое дерево и перебраться по нему на улицу. Киоск через дорогу с зазывным плакатом «ПИВО-РАКИ» наверняка уверенно делал прибыль за счет смекалистых детдомовцев.

Через какое-то время во двор детского дома высыпали беспризорники. Вернее, в современном мире их называли как-то по-другому, но факт оставался фактом. Мальчишки и девчонки без матери и отца. Сироты. Никому не нужные в этой жизни.

Григорьев остановился, высматривая, вытягивая шею. Перебирал лица, отсеивал, вспоминал, пытался выхватить знакомые черты. Где-то здесь должен быть Вовка. Обязательно. Интуиция подсказывала, что он именно тут.

И наконец увидел. Тонкое, родное лицо, острый подбородок, большие розовые уши, короткие волосы ежиком. Одет черт-те во что и сбоку бантик. Стоит чуть поодаль от всех, ковыряет ногой торчащий из земли кусок кирпича. Точно он!

– Вовка! – Григорьев побежал вдоль забора, до тех пор, пока не оказался напротив девятилетнего пацана, а когда тот поднял голову, замер и счастливо улыбнулся. – Точно ты! Вовка! Вовка!

В больших зеленых глазах мальчишки гуляло небо. Сначала он удивился, потом робко улыбнулся, узнавая, подошел ближе. А Григорьев уже пропустил пальцы сквозь сетку, насколько позволяли ячейки, схватил Вовку за ворот старенькой куртки, подтянул к себе.

– Вовка! Ты! Вымахал-то как! Здоровый! А я думал, ты, это, не узнаешь! Вот мать, зараза! Знал бы, сразу убил! Вовка! Как ты? Как у тебя? Расскажи! Хотя нет. Забрать тебя нужно. Пойдем со мной!

– Куда? – спросил Вовка.

У Григорьева закружилась голова от этого детского, родного голоса. Он еще крепче прижал к сетке Вовку. Металл врезался в пальцы.

– Уходить нам с тобой надо, – зашептал Григорьев. – Уходить, слышишь? Нечего тут делать! Я твой отец, а не хрен с горы. Нельзя детям при живых родителях в таком месте!

Увидел за спиной Вовки движение, выпрямился и столкнулся с тетенькой-охранником, которая, схватив ребенка за шиворот, попыталась оттянуть его от забора.

– А ну, отпусти! – взвизгнула она. – Милицию сейчас позову! Живо, я сказала!

– Я его отец! – Григорьев рванул Вовку к себе, и тот, не удержавшись на ногах, упал и проехал щекой по сетке.

Из глаз Вовки брызнули слезы. На бледной коже проступили ярко-красные ромбовидные полоски.

– С ума сошел? – вновь взвизгнула тетка и потянулась вдруг к кобуре, что болталась у нее где-то в области пояса.

Григорьев сразу отступил на шаг и поднял вверх руки. Оружие он не любил. В тюрьме, знаете ли, насмотрелся.

– Отойди от забора, живо! – приказала тетка, бесцеремонно ставя Вовку на ноги. Тот ревел, растирая кулаком слезы.

Вокруг уже собралось немало других детей. Все они с восторгом наблюдали за происходящим.

– Я за ним пришел, я отец, понимаете? – спросил Григорьев. – Я его забрать хочу. Зачем он вам?

– Вот иди к директору и общайся, – сказала тетка, – а детей не трогай. Мало ли, отцы всякие ходят. Развелось уголовников. А ты умываться дуй. Живо!

И, отвесив Вовке оплеуху, она таким образом отправила ребенка в здание, умываться.

Григорьев проводил его взглядом, выудил сигарету, закурил.

– Документы покажите, потом забирайте, – добавила тетка.

Червоточины ползли по ее старому морщинистому лицу. Григорьев ощутил, как побаливают колени, как дрожат кончики пальцев. Постояв немного, выкурив сигарету, он вернулся к автомобилю.