– Помнишь те ливанские кедры по дороге к пляжу? – продолжала трещать жена.

– Угу, – не прерывая своего занятия, я содрогался от проникающей в меня смердящей теплоты. Болезненная эрекция комкала мысли.

– Так вот… Я нашла шишку! Огромную спелую шишку с орешками! Она грохнулась прямо мне под ноги, несколько орешков вылетели, но остальные – все на месте. А запах! Кедровая смола… Да где же она?

Жена скреблась в чемодане, как жадная белка. В полуметре от нее я поглощал последнее напоминание о Николь. Край лакированной темной лужи широко улыбался мне опрокинутым полумесяцем, красным, как губы моей Николь. Моей маленькой мертвой куколки. Купорос мой медный…

Я боялся, что мой измученный язык слишком громко шуршит по линолеуму. Я боялся, что жена, отыскав треклятую шишку, впрыгнет в комнату в любой момент. Я боялся, что жить уже больше не смогу без этого восхитительного афродизиака, который я глотал, словно колючую проволоку. Я боялся, что очень скоро буду готов сделать что угодно за новую дозу…

– Нашла! – взвизгнула жена.

Я повалился навзничь на влажно поблескивающий, чисто вылизанный пол, обливаясь потом и утирая мокрой ладонью рот.

– Саша? Тебе плохо? – Она испуганно застыла, нависая надо мной и прижимая к груди большую коричневую шишку.

– Нет, дорогая, мне хорошо!

Я дернул ее за руку, поймал и прижал к себе.

– Ого! Кажется, кто-то по мне соскучился! – Жена кокетливо прищурилась и скользнула рукой к моему паху, одновременно целуя в губы. – Фу-у! Что за запах?

– Я сыр ел, с плесенью. Почищу зубы потом, ладно? – Я перекатился так, что жена теперь была подо мной, и качнулся бедрами навстречу ее ласкам.

Все у меня было хорошо. Все, все, все.

Когда я был маленький, мама говорила, что подглядывать нехорошо. Когда она читала мне сказки, там все персонажи, подглядывающие в окна или замочные скважины, как правило, оказывались негодяями. Или, во всяком случае, это были такие типы, от которых не ждут, чтобы они блеснули воспитанием.

Но дырка в стене – это ведь не замочная скважина, верно? И появилась она не по моей воле. Я о ней ничего не знал. Пока однажды случайно не проснулся среди ночи. В комнате что-то стукнуло – как будто задвинули ящик комода.

Это случилось через пару недель после того, как мы переехали.

Я еще не успел привыкнуть к своей новой комнате – к тому, какие тени и световые пятна рисуют ночью на занавесках фонари во дворе. Как хрипит радио от соседей сверху. Как булькает в тишине батарея отопления и гудят проезжающие вдали электрички.

Все было непривычно и незнакомо в новой квартире, и поэтому сон мой был чутким, звериным.

Услышав стук, я проснулся. В доме было тихо, но я не доверял этой тишине. Я лежал, прислушиваясь, и ждал.

Мальчишки во дворе рассказали мне, что до нас в этой квартире жила полоумная старуха. Всех, кто соглашался ее послушать, она запугивала историями о призраке, якобы навещавшем ее по ночам.

Когда бабку хватил удар, ее отвезли в больницу, и она умерла там. Ее родная дочь живет в другой стране и даже на похороны не смогла приехать. Она поручила какой-то юридической компании продать бабкино имущество.

Я так и думал, что с этой квартирой что-то не то. Понял сразу. Как только увидел комод в темной кладовке, расположенной в моей комнате. Нормальные люди не станут загромождать единственную кладовку огромным старым комодом. К чему он там? Его оттуда и не вытащить теперь. Разве только порубив топором в щепки.

Но парень-риелтор, который показывал нам эту квартиру, знай себе восхищался:

– Вы посмотрите, какая потрясающая мебель! Агенты предлагали выкинуть, но никто не решился. Ведь это настоящая редкость. Видите? Мореный дуб. Антиквариат.

Он гладил истертую полировку комода, напоминающую старческие морщины, и улыбался.

Меня это вгоняло в тоску: если комод ценный, то от него теперь не избавиться. И, отнимая у меня ровно половину кладовки, он недружелюбно намекал, что комната, собственно говоря, уже занята. Новичку вроде меня не светит обустроиться тут по своему вкусу. К счастью, внутри комода ничего не было, кроме пыльных пожелтевших газет.

– Положишь туда свои старые модели! – посоветовала мать.

Лет с пяти отец учил меня клеить модели кораблей, и это сделалось моим любимым занятием. Собственно говоря, ничто другое во всем мире меня пока не привлекало и не волновало.