Густой кофейный аромат наполнил комнату. Федор Ипполитович расставил чашки – две коричневые и одну с тонким узором по краю – и разлил напиток. Одну из простых чашек он передал Жданову, вторую взял сам. Доржиев взял третью. Едва слышно скрипнула дверь – вышел из комнаты слуга.

– Вдовствующая императрица не вечна. Когда она покинет этот мир для следующего перерождения, ее племянник вернет себе полноту власти, – заметил Агван, поднеся чашку к лицу и осторожно втянув ноздрями поднимающийся над ней пар.

– Досточтимый кхенпо, – вдруг подал голос Жданов, – не сочти дерзостью – ты не разрешишь мне взглянуть на твою чашку?

Щербатской бросил на товарища изумленный взгляд, Агван же, не показав ни лицом, ни жестами даже малейших признаков удивления, протянул чашу просящему.

– Не думал, что такая простая вещь может заинтересовать твоего друга, – обратился он к Федору, – ведь она родом из вашей земли.

Жданов принял чашку и, прежде чем Щербатской успел ответить на замечание собеседника, слегка покачнулся, будто потеряв равновесие, и уронил ее на пол. Кофе коричневым пятном растекся по ковру, тут же впитавшись в ворс.

– Я смиренно прошу простить меня, – Жданов низко наклонил голову, – мне следовало быть аккуратнее. Я приношу свои глубочайшие извинения и прошу принять взамен мою чашу. Еще раз прошу меня простить.

Щербатской наградил его взглядом, в котором одновременно читались недоумение и гнев. Доржиев коротко кивнул.

– Не стоит извиняться, – голос его оставался спокоен, но во взгляде промелькнула странная искра. – Всякий человек – пленник своего тела, и обрести над ним полную власть можно, лишь достигнув бодхичиты.

– Истинно так, – согласился Жданов, словно не заметив реакции своего товарища.

Дальнейшая беседа продлилась недолго. Спустя полчаса гости распрощались с хозяином и покинули территорию монастыря. Прощаясь, Доржиев пристально посмотрел Георгию Филимоновичу в глаза, словно задавая какой-то вопрос. Жданов, церемонно поклонившись, вышел.

Как только они оказались в коридоре, Щербатской остановился, развернувшись к товарищу и буравя его гневным взором:

– Жорж, изволь немедленно объясниться! Что за ребяческие выходки? Зачем тебе понадобилась чашка Агвана?

– Для того чтобы вылить ее содержимое, голубчик, – невозмутимо ответил Жданов.

Федор Ипполитович, заготовивший уже обвинительную речь, оборвался на полуслове, обескураженный таким ответом.

– Вылить? – переспросил он. – Но зачем?

– Затем, что в чашке был яд, Федор. – лицо Жданова разом утратило спокойную благодушность.

Щербатской нахмурился.

– Яд? С чего ты взял?

– Ты заметил слугу, который приносил сервиз?

– Не обратил особого внимания. Ты что, видел, как он подсыпал яд?

– Нет, к сожалению, нет. Но когда он подал сервиз и отступил – в тот момент он считал, что на него никто из нас не глядит, – лицо его исказила гримаса ненависти. А взгляд был обращен к Доржиеву.

– Гримаса? Жорж, помилуй, но разве это достаточное основание? Честно говоря, я вообще сомневаюсь, что ты видел что-то подобное. Эти монахи – они приучены не выражать явных эмоций…

– Я знаю. Именно это меня и насторожило. А в последующие минуты настороженность моя переросла в подозрение. Ты ведь заметил, когда твой монашек покинул комнату?

– Не помню. А при чем здесь это?

– При том, что он стоял у дверей до тех пор, пока не убедился, что нужная чашка попала в руки Агвана Лобсана. Значит, яд был нанесен на ее стенки. И тогда я решил действовать.

Щербатской задумался.

– Погоди, Жорж, – сказал он, потерев большим и указательным пальцами лоб, – разве не проще было добавить яд в воду?

Жданов покачал головой:

– Нет. Целью отравителя был именно Доржиев. А мы должны были остаться в живых, дабы подозрение в убийстве пало на нас…

– Погоди-погоди… В этом случае всякие дальнейшие переговоры с далай-ламой наверняка прекратились бы! Эвона как! Но почему ты не сказал об этом сразу?

– А что, если я ошибся? – Георгий Филимонович невесело улыбнулся. – Здесь нет ни грамотного специалиста по отравлениям, ни химической лаборатории, которые смогли бы подтвердить наличие яда в чашке. Пусть уж лучше я останусь в памяти старшего кхенпо как неуклюжий растяпа, нежели как клеветник.

– И то правда. – Федор Ипполитович снова в задумчивости потер лоб. – И что же нам теперь надлежит предпринять?