– Хорошо, – сказал Ши Чун. – Рассказывай, с чем тебя послали.

– Наши люди давали мне коней в каждом тане. Я скакал день и ночь.

– Вэй не шлет мне гонцов по пустякам.

– Новый наместник Янчжоу-фу во главе богатого каравана едет по назначению. Он любопытен, часто оставляет караван и с небольшой охраной сворачивает с почтового тракта. Вечером они будут в тридцати ли отсюда. Поспеши, железнорукий!

Ши Чун захохотал, оскалив белые зубы, и толкнул одного из своих людей:

– Эй, Цзан, скачи к старому хитрецу Гэ и передай, чтобы он готовился завтра на рассвете напасть на богатый караван. А у нас вечером будет хорошая охота в тридцати ли от лагеря. Точите ножи и копья на ханских свиней!

Бледное солнце склонилось к черному излому хребта. Каменистая дорога то тянулась по краю пропасти, то извивалась среди узловатых, изуродованных ветром деревьев и нагромождения замшелых валунов.

Послышался звон колокольчиков, из-за поворота показалась легкая повозка, разрисованная красным лаком. Толстый татарин в обшитом тесьмой чапане погонял сытых лошадей. Позади повозки десять всадников в шлемах и панцирях ехали, поглядывая на крутые склоны, нависшие над дорогой.

Резко хлопая крыльями, взлетели дикие голуби. Раздался пронзительный крик, и около полусотни вооруженных людей неожиданно окружили повозку.

Всадники прикрылись щитами и стали бешено отбиваться кривыми мечами. Двое принялись колотить в барабаны, прикрепленные ремнями к седлу.

Все закружилось и замелькало с хрипеньем, стуком и визгом. Началась отчаянная жестокая рубка.

Грузный воин с длинным пером на шлеме кричал, нанося удары направо и налево:

– Господин Марко, не выходи из повозки! Скоро примчится помощь! Они слышат барабаны!

Смуглая рука оторвала пряжку полога и распахнула дверцу. Широкоплечий темнобородый человек в дорогом халате появился из повозки и, перекрывая звон оружия и вопли сражающихся, позвал сильно и властно:

– Ко мне, Толай!

Рубя и отбрасывая повисших на нем разбойников, словно стаю остервенелых псов, кипчак толкнул коня и загородил наместника своей латной грудью и огромным щитом.

Чэн сражался рядом с Ши Чуном. Юноша сразу узнал наместника – это был чиновник, который допрашивал Чэна в Ханбадыке, – значит, и он из числа ханских палачей, чьими руками погублен праведный отец Гао и отважный Чжан И.

Несмотря на то, что китайцев было намного больше, чем воинов, охранявших повозку, почти половина из них уже лежала под копытами коней.

Размахивая топором, Чэн видел все ближе нахмуренное лицо с твердо сжатыми губами и светлыми глазами демона. Мстительная радость кипела в сердце Чэна, он не думал о том, что может погибнуть. Пусть кровь чужеземца будет священной жертвой за кровь учителя!

В это время Ши Чун, израненный, страшный, издал потрясающий хриплый рев:

– Проклятье! К ним скачет подмога! Спасайтесь, бегите в горы!

Чэн оглянулся: по дороге мчался отряд латников с яростно занесенными саблями. Чэн бросился к наместнику, во что бы то ни стало стараясь дотянуться до него топором, но копье огромного кипчака глубоко вонзилось ему в живот. Застонав, юноша опрокинулся под колеса повозки.

Круг нападающих распался. Китайцы в беспорядке полезли вверх по откосу.

Всадники на вертящихся храпящих конях без устали звенели тетивой тугих луков, и черные стрелы высвистывали мелодию смерти.

Только Ши Чуну удалось скрыться в лесу. Остальные лежали вокруг повозки или повисли головой вниз, зацепившись одеждой за сучья деревьев, росших на крутых склонах. Было убито и шестеро татар – пять воинов и возница.

Наместник великого хана спросил сотника Толая:

– Кто они – эти безумные?

Сотник пренебрежительно махнул рукой:

– Харачу – оборванцы! Что они могут сделать против могучих и умелых степных багатуров! Однако, прошу тебя, господин, не отдаляйся от каравана. Зачем испытывать судьбу? Какая-нибудь бессильная стрела или тупой нож деревенского мясника может случайно повредить тебе, и тогда нарушится предначертание воли нашего владыки. Эй, нукеры, возьмите погибших багатуров на седла, похороним их с воинскими почестями. Прирежьте тех собак, что еще дышат.

Чэн умирал, всхлипывая и корчась, но сознание не покидало его. Будто отдаленно слышались голоса людей и топот конских копыт. Временами плотная слепота как бы уносила его от страдания в лоно искрящегося, падающего с нежным звоном небытия.

Он закрыл глаза, и перед ним возникли знакомые лица: погруженный в тайны благочестивого знания праведный монах Гао, с доброй улыбкой смотревший на него, старшина Вэй, бобыль Чжао и суровый Чжан И, промелькнула хорошенькая Хун-тао, трактирщик Ван, морщинистый череп гадальщика Синь-чжи и еще кто-то, и потом печальное лицо плачущей матери. Чэн понимал, что одни из них живы, а другие уже умерли, но сейчас они были все вместе, и это не казалось ему странным. Они стали надувать щеки, подмигивать, гримасничать и замелькали вдруг так муторно-быстро, что Чэн застонал. Открыв глаза, он увидел наклонившееся над ним темное лицо ханского воина.