Дело в том, что у каждого возраста существуют свои особенности игр и представления об интересных игрушках. Маленькие дети не слишком ценят тонкость вырезанных деталей. Оттого миниатюрные, но точные копии мотоциклов, пистолетов и др. для них опасны. Больше всего на свете малыши любят разбирать, откручивать, отрывать и пр. Им это занятие кажется самым интересным элементом игры – особенно когда она проходит без партнера. Так что они закономерно отламывают у машинок зеркала заднего вида, колеса и прочую малозначимую в их глазах «мелочь». А вот куда они денут отломанное потом – загадка, так как все эти детальки с равной степенью вероятности могут остаться на ковре в детской или очутиться в желудке, ухе, ноздре малыша… Эта особенность игр детей первых лет жизни и заставляет производителя изготавливать для них только устойчивые к усилиям детских пальчиков, цельнолитые или крепко сшитые, так сказать, конструкции. Зато чадо 6–8 лет уже не попытается отломать антенну или лобовое стекло у точной копии мотоцикла. Оно уже ценит его сходство с реальной моделью по достоинству, и понимает, что испортит такими действиями весь вид игрушки…

Так что есть немалая вероятность, за частыми поломками игрушек стоит вовсе не особая неловкость чада в обращении с ними, а наш собственный просчет. Впредь нам стоит чаще обращать внимание на соотношение возраста нашего драгоценного отпрыска и сложности игрушек, которые мы покупаем ему «на вырост». Кроме того, будет неплохо, если мы учтем – значение слова «игрушка» дети усваивают быстро и рано, так как родители повторяют его достаточно часто. А это значит, что, если мы укажем на какой-то предмет и заявим со всей строгостью: «Это не игрушка», ребенок в общем прекрасно поймет нас и без добавления к этому слова «нельзя». Естественно, это не значит, что впоследствии он не решит как-нибудь взять данный предмет «просто посмотреть» и не сломает его в процессе «осмотра»… Но вероятность такого поступка после того, как мы ограничимся «не игрушкой» в качестве замены «нельзя», не повысится, а даже понизится.

Разница между этими формулировками в том, что «нельзя» не объясняет ребенку причины для запрета, а вот «не игрушка» – да. Причиной же, по которой дети вообще считают себя вправе трогать вещи родителей, несмотря на запреты, является то, что они сами лет до 8–10 свободно позволяют родителям брать любые их вещи – ради осмотра или уборки, игр и пр. У детей чувство собственности развивается исподволь и подолгу. А мы сами приучаем их, что рыться в их вещах для родителей нормально, поскольку это необходимо для наведения в них порядка. Так что дети автоматически применяют это правило и к вещам папы с мамой, хотя их они берут, разумеется, вовсе не для того, чтобы потом «разложить по полочкам». Как правило, раскладывать потом приходится элементы, из которых вещь состояла… Но тут уж ничего не поделаешь – ожидать от ребенка, чтобы он поступил с вещью, назначение которой ему неясно, аккуратнее, чем с понятной и знакомой игрушкой, тем более наивно.

В любом случае, один мотив с другим никак не связан. А значит, и строгость, с которой мы будем запрещать брать какие-то вещи, не повлияет на вероятность, что эти вещи рано или поздно придется «провожать в последний путь» после того, как на них «только посмотрит» наш сорванец. Зато, хотя бы попытка аргументировать налагаемый запрет будет для нашего чада вдвое понятнее. А стало быть, есть вероятность, что когда оно научится отличать свои игрушки от вещей ему «не по уму», оно начнет воспринимать родительскую просьбу более серьезно.

3. Воссоздание атмосферы если не абсолютного доверия (что, как уже было сказано, невозможно при воспитании), то хотя бы справедливости в назначении наказаний и поощрений требует немалых усилий. Дело здесь не только в том, что мы, уверенные в своей неизменной правоте, часто попадаемся в ловушку логики – считаем все слова врунишки ложью после вскрытия первого факта обмана… Оно в том, что налагаемые нами запреты (как правило, совершенно непонятные ребенку своим смыслом) со временем взращивают в нем подозрение, будто все они созданы лишь с одной целью – испортить ему жизнь и настроение, оскорбить его лично.

Во-первых, это ощущение растет в ребенке потому, что в нем с каждым годом все заметнее оформляется сама личность. А эта, так сказать, формация вообще не слишком терпима к любым «указаниям» со стороны, независимо от степени их справедливости. Во-вторых же, даже способного спасти ситуацию чувства справедливости тех или иных наказов у ребенка нет – он не понимает их природы, а потому не может и оценить, насколько «по делу» ругает его мама. В результате подозрения в нем только крепнут, создавая крайне питательную почву для лжи, все более крупной и регулярной, по поводам, которые со временем перестают быть пустяками… Изменить мы в этом смысле можем немногое. Без ряда запретов и наказаний за их нарушение нам все равно обойтись не удастся, а если даже мы попробуем, результат будет плачевным. Самый распространенный исход заключается в том, что мы получим настоящего юного тирана дома и нетерпимого, неспособного к нормальному контакту с другими людьми «первобытного человека» – за его пределами. Так что изменить здесь можно лишь одну часть – степень справедливости в распределении благ и наказаний, которую нужно возвести в ранг практически закона. Для этого нам придется:

1) никогда и ни при каких обстоятельствах не наказывать ребенка из прихоти – «в честь» плохого настроения или в зависимости от того, насколько именно нам было дорого то, что ребенок разрушил/поломал. Например, у многих родителей мера наказания за один и тот же проступок разнится в зависимости от того, насколько они раздражены к этому моменту событиями, произошедшими «где-то там». Так, за одного сломанного солдатика малыш может получить лишь: «Очень жаль, сынок, – теперь у тебя их будет не целая рота», потому что инцидент произошел в выходной день. А сломанная машинка уже через пару дней будет, например, «отмечена» часом стояния в углу, да еще сутками без телевизора, «чтобы закрепить эффект». Фактическое же различие между двумя случаями недоступно ребенку. Ведь он не знает, что тогда были блаженные выходные, а сейчас мама вернулась после «тяжелого понедельника» или очередного «разноса» в кабинете начальства… Он в обоих случаях всего лишь сломал игрушку и теперь не может понять, почему за одну его даже не выругали, зато за вторую – послали в настоящий «нокдаун» в плане всех развлечений на неделю. Еще меньше ему будет понятно, почему мама готова оставить его на месяц без сластей за оторванную тесемочку на любимом платье, если таких тесемочек на шторах он оборвал уже сотни, и без малейших последствий… Потому установленное единожды и навсегда наказание за «то или это» изменять в похожих случаях не следует – это сбивает наше чадо с толку, не давая ему усвоить, насколько тот или иной (или ряд однотипных) проступков плох или хорош. А в результате ложь становится для него выходом из тупика – позволяет даже не думать на эту тему, раз эти рассуждения заранее бессмысленны;

2) научиться выходить из эпизодов лжи по пустякам не через очередной «грандиозный скандал», а так, как заслуживают эти мелочи – в полушутливом тоне, но с явным намеком в нем. В шутках, которыми мы начнем буквально сыпать с этих пор, должны обязательно содержаться два момента – разумеется, помимо нашего искрометного юмора, который ребенок, быть может, и не оценит. А именно речь идет об очевидной констатации того факта, что мы заметили ложь, а также непреклонности в тоне, которым мы во второй раз предложим ребенку выполнить нашу просьбу. Например, случается, что мы просим ребенка убрать у себя в шкафу. Он возвращается подозрительно быстро с утверждением, что все сделал, хотя мы, помимо слишком короткого для царящего бардака времени на уборку, заметили еще и отсутствие характерных для нее звуков из комнаты. С нашей стороны логично предложить пойти проверить качество работы, заподозрив вранье… Наверняка наши подозрения тотчас и подтвердятся. Однако такой пустяк, как нежелание убирать прямо сейчас и в своем шкафу (там, где все должно подчиняться требованиям комфорта для его владельца), право, не заслуживает суровой кары. К тому же уличенный во лжи ребенок, возможно, тут же захочет исправиться. Но если мы «с порога» начнем ему в очередной раз выговаривать, этот путь будет перерезан автоматически. Лучше дать ему второй шанс, но дать так, чтобы до третьего дело не дошло. Допустим, мы можем пошутить: «Ага, ты, видимо, понял меня не совсем правильно – убрал порядок и навел вместо него бардак!» Но уже сразу после этого нужно сказать вполне всерьез: «Я просил(а) наоборот – убрать бардак и навести порядок. Если не сможешь – я уберу все сам(а) через час, но вечером не дам тебе поиграть с приставкой!» Это будет достаточно откровенно – шутка убедит ребенка в том, что прямо сейчас ему за ложь ничто не угрожает и что ему дана возможность поступить хорошо после того, как он уже поступил плохо (не убрал, да еще соврал). В то же время, он может оценить безапелляционность нашего тона на моменте описания ближайших последствий, а также угрозу альтернативы, о которой мы предупредили.