Пожалуй, никто из нас в глубине души не верил, что наша акция воздействует на людей и они действительно выдвинут независимых кандидатов. Но нам казалось, что листовки произведут на них впечатление, и многие поймут, что выборы эти — настоящая комедия.

Прошел еще один месяц, и была назначена дата торжественной встречи кандидатов с избирателями. Конечно же, кандидатами были названы все те же назначенные сверху лица: начальник почты, заместитель председателя Городского Исполнительного комитета и им подобные. Встреча и концерт после нее должны были пройти в Летнем театре, расположенном в городском парке. Билеты раздавались на предприятиях «лучшим людям», таким образом актеры располагались по обе стороны занавеса. Это была встреча своих людей.

Утром в воскресенье у Альберта плохое настроение, он почти не участвует в наших разговорах, ходит взад и вперед по комнате и вдруг заявляет:

— Нужно как-то помешать этому сборищу!

— Ну как же помешать, когда там они все свои? Разве они будут читать наши листовки? — сказал я, думая, что Альберт хочет там их разбрасывать.

— Сжечь весь театр — он же деревянный!

— Но там же люди!

— Сжечь пустой театр, до того как они там соберутся.

Видимо, «прокурорский костер» уже немного вскружил ему голову. Но постепенно и мы с Юрой привыкли к этой мысли. Действительно, много людей прочли наши листовки и, возможно, в душе все понимают, но сделать ничего не могут, и «костер» театра покажет им, что комедия выборов не всегда проходит гладко.

Началась подготовка. Времени оставалось очень мало. Театр был действительно весь деревянный, по сути дела, это была большая крытая эстрада и зрительный зал под открытым небом. Располагался он в центре парка, обнесенного высоким забором. Летом здесь проходили спектакли местной оперетты или концерты военного духового оркестра. Как это мы легко установили, днем в театре никого нет, и он со всех сторон заперт. Трудность состояла в том, что если снять замки и проникнуть в театр для установки устройства, то на обратный путь потребуется слишком много времени, кроме того, не исключено, что перед началом мероприятия всюду будет установлена охрана. Наконец, осмотрев здание снаружи, мы обнаружили небольшую деревянную дверь, ведущую вроде бы внутрь здания. Сняв небольшой замочек, мы попали в маленькое складское помещение без окон, из которого никаких дверей в здание театра не было. Оказалось, что это помещение принадлежит обслуге парка и в нем хранится садовый инструмент. Открытие оказалось очень важным — не нужно проникать в театр!

До начала «мероприятия» оставался только один день. Вечером, осмотрев парк, мы удостоверились, что никакой специальной охраны не установлено, хотя через парк то и дело проходят курсанты военного училища, которое расположено рядом. Решено было действовать поздно вечером на следующий день.

Итак, все происходило в том же порядке, как и у прокурорского дома: мы трое стоим в аллеях парка, ведущих к театру, Альберт неподалеку от театра. Он ждет, пока загорятся все три фонарика, — это будет обозначать, что никого поблизости нет. Я включаю свой фонарь и вижу, как Альберт исчезает за дверцей склада. Начинаю отсчитывать секунды, на пятидесятой секунде он появляется снова снаружи и дает сигнал фонариком к нашему отходу. Иду спокойно по аллее и каждую минуту оглядываюсь в сторону театра. Уже прошло пять минут — света пламени нет. Отошел еще подальше, стою и жду, но зарева все так и нет… Неудача?

На следующий день Альберт все нам объяснил. Задуманное было выполнено точно. Когда он выходил из помещения, то увидел, что из открывшейся двери уже повалил дым — устройство сработало, и он стал быстро отходить, но, оглянувшись, увидел, что неожиданно появились два курсанта и быстро бегут к двери. Они-то, видимо, и погасили пламя.

Выборы прошли спокойно и торжественно. Как и всегда, явились к избирательным урнам 96 % избирателей и проголосовали за «блок коммунистов и беспартийных» 99, 6 %. Ну, все как и прежде, но лишь одна небольшая мелочь указывала на то, что власти нервничают: уже с обеда в день выборов стали усиленно работать переносные урны, которые доставляли прямо домой к тем, кто еще не пришел на выборы. Попробуй-ка, откажись голосовать!

Трудно бороться в одиночку, да еще с такой силой, как советская власть. А еще труднее расшевелить людей, задавленных страхом перед властями, заронить в них чувство независимости и волю к сопротивлению. Как говорили древние греки — «для свободы нужно созреть». Уныние охватило нашу группу, мы чувствовали себя как бы на дне бетонного колодца: стучи в эти стены — их не проломишь.

Один Альберт неистовствует:

— Взорвать их всех! Сделать динамит и взорвать!

И я увидел, что это не только фраза, на его столе лежит книга «Химия взрывчатых веществ». Конечно, я и сам уже грешил с этим. Находясь в химической лаборатории института, я уже пытался получить нитроглицерин, но как только дело доходило до введения глицерина в кислотную смесь, благоразумие во мне побеждало — уж слишком много рассказов я слышал от химиков об оторванных руках и поврежденных глазах у детей, игравших в эту опасную игру. Но все-таки угроза Альберта осталась фразой, Бог отвел нас от этой страшной затеи, да, видимо, и технически мы ее не смогли бы выполнить.

Наша общая депрессия длилась долго, примерно полгода. За это время я увлекся боксом и вместе с Юрой ходил на уроки к нашему знакомому геологу института Генриху Майеру. Это был человек исключительной энергии и воли. В 1938 году он оказался под следствием НКВД как «вредитель», да еще к тому же и немец. Но произошло чудо: в 1939 году глава НКВД Ежов был снят и назначен Берия, который для начала, исправляя «допущенные ошибки», выпустил некоторых «невинно арестованных», к счастью, среди них оказался и Генрих Майер. Позднее же о нем, видимо, забыли.

Произошло нечто совсем неожиданное — я влюбился в ученицу 9-го класса Иру Матвееву. Ее никак нельзя было назвать красивой, в ее простом, довольно круглом и розовощеком лице не было ничего особенного. Была она высокой девушкой с длинными вьющимися золотистыми волосами, и весь ее вид выражал какое-то внутреннее достоинство и цельность натуры. В школу мы ходили по одной и той же улице, и я понимал, что мне нужно подойти и заговорить с ней, но как только я приближался, язык прилипал у меня к гортани, и я нес какую-то глупость, разговор не вязался, она отвечала очень лаконично. Вечером я выходил на улицу прогуляться и, конечно, во время этих прогулок то и дело оказывался у ее дома, а если окна были еще и не зашторены, то видел, как она, стоя перед зеркалом, расчесывает свои прекрасные волосы или сидит за столом и читает какой-то толстый роман. Возвратясь домой, я не мог начать заниматься, мечты одолевали меня.