– Страшилки… – медленно повторила она. – Знаешь, когда Светка Лузина – помнишь, подругами мы были? – сидит на седьмом месяце, ждет четвертого, а старшие трое растут в обносках и впроголодь, и в день получки ее муж приходит без копейки денег, но с канистрой бодяжного спирта, и Светка с горя к той канистре плотно прикладывается… – вот это действительно страшно. На этом фоне какой-нибудь оживший покойник – чушь и ерунда.

На «чушь и ерунду» Кравцов слегка обиделся.

– Я пишу про оживших покойников, – сказал он, – именно для того, чтобы немного отвлечь от действительно мерзкого. Потому что все понимают: игра, не всерьез, понарошку…

Она обиду уловила – мгновенно.

– Извини, я не про твои романы… Они действительно увлекают, интересно написаны, Паша мне давал. Но ничего таинственного и необъяснимого мне как-то не вспоминается. Разве что Чертова Плешка…

Из глубин памяти Кравцова тут же всплыло это, слышанное в детстве, название. Но подробностей он не помнил. Знал только, что «плешкой» здесь зовут не лишенную волос часть черепа, но место, где по каким-то причинам ничего из земли не растет или растет очень плохо. Встречаются такие места порой в еловых или смешанных лесах – на земле лишь слой опавших листьев или хвои, ни травинки, ни былинки, даже грибов не бывает. И на полях случается: на каком-то участке точно так же сеют, как и на остальной площади, – а не вырастает ничего. Одно слово – плешка.

Наташка рассказала, что в детстве часто бывала у родственников в Антропшино – одна ветвь семейства Архиповых жила там. Порой приходилось возвращаться затемно. Не одной, чаще всего с подругами. Ну и пугали друг друга по пути страшилками о Чертовой Плешке. Дескать, если пересекать ночью долину Славянки – из Спасовки в Антропшино или обратно – можно совершенно непредсказуемо попасть на такое место, где ничего не растет и где ориентация абсолютно теряется. Местность горизонтально-ровная, не понять, вверх или вниз идешь по склону. Всегда при этом на землю опускается ночной туман – ни звезд, ни светящихся вдали окон домов не видно. Никаких ориентиров. И люди там пропадают. Рассказывают – в легендах – об этом путники, заспорившие с пропавшими о правильном пути – и разошедшиеся с ними. Спасшиеся, проплутав всю ночь, обычно обнаруживали себя на рассвете в двух шагах от спасовских или антропшинских огородов. Спутники их исчезали навсегда – никто и никогда их больше не видел, даже мертвыми. В общем, история вполне подходящая для ночной дороги, – заставляет шагать быстрее и внимательнее присматриваться к смутно видимым ориентирам.

Вернувшийся с пустым подносом Козырь услышал окончание рассказа жены и внес в него свою лепту. Оказывается, во многих вариантах легенды фигурирует нечто белое и движущееся. То смутно видимая в тумане белая лошадь, куда-то бредущая. То белый автомобиль, тоже смутно и издалека видимый, бесшумно и медленно куда-то катящий. Причем – характерный штрих – навсегда исчезали как раз те люди, которые устремлялись по направлению, указанному этими белыми проводниками. Ушедшие в другую сторону находили в конце концов дорогу.

Кравцову показалось, что на протяжении рассказа мужа Наташа хочет что-то сказать – но не говорит.

Закончив свой вариант страшилки, Паша сказал, что сходит запереть гараж и пристройки. И тут же добавил:

– Ты только не прими это за намек: мол, пора и честь знать. Посидим еще, мы и десятой доли всего друг другу не рассказали…

Когда он вышел с большой связкой ключей, Наташа проводила его удивленным взглядом. Очевидно, в загородном доме Ермаковых так тщательно запираться не было принято. Тем более в присутствии двух охранников.

Потом она сказала – как-то неуверенно, словно уже говоря, все еще сомневалась – стоит ли:

– Знаешь, Паша тебе не все рассказал… Дело в том, что однажды… В общем, мы тоже… Шли из Антропшино, от Архиповых, водила Пашу знакомиться перед свадьбой… Вроде тропа сто раз хоженная – но заплутали. Не знаю уж, на Чертову Плешку угодили или нет – трава росла, но коротенькая, как свежескошенная… Но едва ли там косить бы кто стал – кочка на кочке. Идем, идем, туман вокруг, вроде и прямо держаться стараемся, а все равно кружим. Лошадей, правда, белых не встречали. Машин тоже.

Кравцов заинтересовался. Это уже не десятый пересказ, где основу трудно отличить от фантастических наслоений.

– И как выбрались? Так до рассвета и кружили?

Она ответила еще более неуверенно:

– Нет… Я от девчонок слышала, что если парень с девушкой… ну, с действительно девушкой, то можно… А мы еще… И раньше я… В общем, первый раз мы – там.

– Помогло?

– Не знаю. Плохо помню, как потом шли… Но дома оказались задолго до рассвета, потому что…

Вернулся Козырь, и она на полуслове сменила тему, заговорив громче:

– Ты ведь еще фотографий наших не видел! Никаких, с самой свадьбы! Ермаков, доставай… А вы, господин писатель, пожалуйте сюда, на диван…

Кравцову – впервые за вечер – послышались в ее голосе легкие нотки фальши. А может, ему просто хотелось их услышать.

Темный сад у дома Ермаковых слабо освещали три источника: луна в небе, горящий в отдалении у дороги фонарь и окно, за которым друзья детства отмечали встречу. Каждое дерево и каждый куст в результате отбрасывали по три тени разом – сад тонул в их переплетении. Некоторые тени медленно двигались – порождавшая их луна ползла по небу.