— От него можно ожидать чего угодно.

То, что вырисовывалось на лице Скорцени, между шрамами и губами, трудно было назвать обычной человеческой улыбкой. Однако Гольвег должен был воспринимать эту гримасу именно так. И, конечно же, не решился напомнить га-уптштурмфюреру, что приказ ни в коем случае не подпускать дуче к балкону исходил именно от него.

— Как ведет себя охрана?

— Без инцидентов.

— Агенты в штатском?

— Особого внимания не привлекают. Если бы не десантники, перекрывшие вход в это крыло отеля…

— Берлин? — резко перебил его Скорцени.

— Молчит.

Скорцени пристально посмотрел на Гольвега, словно заподозрил, что тот пытается скрыть от него звонок из столицы рейха, и резко повел плечами, будто разминался перед выходом на ринг.

— Но он действительно молчит, — не выдержал оберштурмфюрер.

— В такой ситуации Берлин не может молчать, Гольвег. Он не должен молчать. Не имеет права. Перед лицом истории…

Едва Скорцени молвил эти слова, как дверь открылась и на пороге возник унтерштурмфюрер [3] Ланцирг, известный в кругах диверсантов под кличкой Призрак.

— Гауптштурмфюрер, вас к телефону. Берлин.

— А вы говорите: «Берлин молчит», — резко бросил Скорцени, с ног до головы смерив оберштурмфюрера откровенно сочувствующим взглядом.

— Так было.

— Когда творится история, Гольвег, Берлин молчать не может. Тем более, что это творится история войны.

Гольвег промолчал и еще больше вытянулся, демонстрируя почти идеальную, фельдфебельскую, выправку.

Конечно, манера Скорцени вести себя, манера общаться с подчиненными — а в некоторых случаях и с офицерами намного выше его по чину — всегда шокировала И не только Гольвега. Однако человек, осуществивший в свое время арест федерального президента, а затем и канцлера Австрии, захват Муссолини в Италии и множество других отчаянных, иногда просто-таки невероятных по авантюрности своих замыслов операций, имел право и на жесткий взгляд, и на этот тон — тут уж Гольвег старался быть справедливым по отношению к нему.

Тем более, что в конце концов Скорцени никогда не орал на своих людей. Даже его всем известный «тевтонский рык», которым он осаждал зарвавшихся и приводил в чувство малодушных, был всего лишь способом внушения. Внушения мужества, воли, своей, данной Богом и фюрером, власти.

А власти, следует сказать, он получал все больше и больше. Для Гольвега это не являлось секретом. Причем власти не только в стенах Главного управления имперской безопасности, но и в пределах всего рейха. Впрочем, в последние дни и за его пределами.

— Берлин не может молчать в такое время, оберштурмфюрер! — прогрохотал Скорцени, направляясь в дальнюю комнатку своего пятикомнатного приюта, где находился телефон, номер которого уже был хорошо известен в ставке Гитлера, а также в приемных Гиммлера, Кальтенбруннера и Шелленбер-га. — Кто? Фюрер? — спросил он у шагавшего вслед за ним Ланцирга, не стесняясь того, что на другом конце провода могли слышать его рык.

— Пока только начальник личной охраны бригадефюрер и генерал-майор войск СС и полиции…

— А, Раттенхубер [4] , — все так же громко, откровенно разочарованно довершил Скорцени доклад унтерштурмфюрера. — Почему хотя бы не шеф-адъютант Буркдорф?

Скорцени, конечно, понимал, что этот вопрос был бы неуместен даже в том случае, если бы он задал его самому Рат-тенхуберу. Но все же: почему? И гольвегово услужливое пожимание плечами его не интересовало.

— Здесь Скорцени, — бесцеремонно проговорил он, медленно поднимая трубку.

— Мы потрясены, гауптштурмфюрер, — послышался в трубке сипловатый, слегка шепелявящий голос бригадефюрера. — Именно потрясены. Хотя многие еще не знают вашего имени, ибо в официальном сообщении берлинского радио оно пока не названо.

— В этом нет необходимости, — позволил себе Скорцени перебить генерала — Имена из сообщений меня не интересуют. Я привык знакомиться с ними, читая досье.

Раттенхубер вполне мог воспринять его шутку как намек. Во всяком случае, Скорцени явственно ощутил, что тот запнулся на полуслове. Хотя кому-кому, а бригадефюреру С С Раттенхуберу опасаться было нечего. Когда путч с целью захвата власти в Баварии, организованный Адольфом Шикльгрубером, провалился и организатор угодил за решетку, одним из его тюремщиков стал Раттенхубер. Именно при служебном попустительстве и всяческой допустимой помощи надзирателя Раттенхубера заключенный Шикльгрубер-Гитлер создавал в тюрьме свой программный трактат «Майн кампф», основы которого сам Раттенхубер имел честь постигать, что называется, с его истоков — черновиков рукописи. И идеям которого остался предан до сих пор. Фанатично предан.

— Но оно будет названо, гауптштурмфюрер. Возможно, сейчас еще не время. Я — солдат и плохо смыслю в подобных вещах. Но, черт бы меня побрал, можете не сомневаться: в этот раз Германия по-настоящему услышит ваше имя.

— Возможно, и пора бы, — неожиданно рассмеялся Скорцени. Нои смех оставался таким же рокочуще-камнедробильным, как обычный голос гауптштурмфюрера, его слова, его суждения. — Хотя слава меня интересует менее всего. Вы же знаете: для диверсанта всякая известность погибельна.