Я убираю с гриля прилипший листочек.

– Мне предлагали остаться, но я отказался. Мне, конечно, нравится фигурное катание само по себе, и у меня это неплохо получается – наверное, я беру пример с тебя. Но я не уверен в том, что мне хочется стать профессиональным фигуристом.

Я получаю удовольствие от комментариев такого рода, полностью сознавая при этом, что самый страшный кошмар для моего отца – это сын гей.

Единственная реакция на мои слова со стороны отца – он открывает очередную бутылку пива и с яростью набрасывается на поджаривающееся мясо с огромными щипцами. Причем он так энергично и обеспокоенно хватается за мясо, словно волнуется за то, что оно вот-вот сорвется с решетки и сожрет всех присутствующих. Хоть бы действительно сожрало!

Когда настает время садиться за стол, мы устраиваемся в столовой, выдержанной в золотисто-белых тонах с ковром из натуральной шерсти, самым дорогим, который только можно купить. Это видимое улучшение в обстановке, если вспомнить паршивый берберский коврик, который принадлежал им раньше.

Джош Раймонд с трудом достает до стола, потому что мама у него миниатюрная, а бывший муж у нее низкорослый, в отличие от моего папаши-верзилы. Но мой сводный братик, хоть и малявка, устроен по-другому, нежели я в его возрасте. Он хорошо сложен, ни локти, ни уши в разные стороны у него не торчат. Все части тела пропорциональны. Это еще раз заставляет меня подумать о том, что он, наверное, все же не мой биологический брат и к моему отцу не имеет никакого отношения.

Сейчас Джош Раймонд колотит ногой по ножке стола и одновременно пялится на нас своими огромными, как у совенка, глазищами, не мигая.

– Как тебе тут живется, парень? Пока держишься? – интересуюсь я.

Он что-то скрипит в ответ. Мой отец Крушитель осторожно ощупывает свой подбородок с идеальной щетиной и негромко, но с большим запасом терпения в голосе произносит:

– Джош Раймонд, кажется, мы с тобой уже обсуждали тему, касающуюся избивания ножки стола.

Да, ни со мной, ни с моими сестрами так вежливо обходиться он не удосуживался.

Декка, которой наконец-то положили что-то на тарелку, приступает к еде, а Розмари идет дальше, обслуживая присутствующих одного за другим. Когда она доходит до меня, я заявляю:

– Мне ничего не надо. Если только у вас найдется вегетарианский бургер.

Она начинает удивленно моргать, а ее рука зависает в воздухе, не добравшись до моей тарелки. Не поворачивая головы, она переводит взгляд в направлении моего отца.

– Вегетарианский бургер? Меня вырастили на мясе и картошке, и вот я прекрасно дожил до своих тридцати пяти. – Между прочим, в октябре ему стукнуло сорок три. – Меня кормили родители, и не мое дело было ставить под сомнение, ту или не ту пищу они мне предлагали. – Он приподнимает низ футболки так, что становится виден его плоский рельефный живот, правда, уже без «кубиков», как прежде. Он осуждающе покачивает головой и улыбается мне. Это улыбка человека, у которого есть новая жена, новый сын, новый дом, два новых автомобиля и новая лужайка. И при этом ему приходится оставаться в обществе своих «старых» детей всего часок-другой.

– Я не ем мясо животных, пап. – Если быть честным, то это Финч восьмидесятых вегетарианец.

– И давно?

– С прошлой недели.

– Боже мой… – Папа откидывается на спинку стула и пристально смотрит на меня, а Декка в это время жадно кусает мясо, и по ее щекам течет кровавый сок, собирается у подбородка и начинает капать в тарелку.

– Перестань, пап, – подхватывает Кейт. – Если ему не хочется есть, пускай не ест, вот и все.

Я не успеваю остановить Финча восьмидесятых, и он хладнокровно выдает:

– Существуют различные способы умереть. Можно, например, спрыгнуть с крыши, а можно медленно отравлять себя плотью других существ каждый божий день.

– Тео, прости меня. Я же не знала, – вступает в беседу Розмари, бросая недовольный взгляд в сторону отца, который до сих пор не сводит с меня глаз. – Может быть, предложить тебе картофельный салат, или съешь гамбургер, а мясо из него оставь на тарелке. Или можно сделать сандвич с картофельным салатом, а? – Она так старается угодить мне, что я соглашаюсь на ее предложение, хотя в состав картофельного салата входит бекон.

– Он не будет это есть, – заявляет Кейт. – В картофельном салате есть бекон.

– Он может убрать его, черт побери, – ворчит отец, и в его произношении слышится канадский акцент. Он начинает сердиться, и мы замолкаем, потому что чем быстрее мы съедим ужин, тем быстрее уедем отсюда.

Очутившись дома, я тут же целую маму, поскольку ей сейчас требуется наше внимание, и ощущаю запах вина.

– Ну как, ребята, вам было весело? – спрашивает она, втайне надеясь, что сейчас мы будем просить ее разрешения больше никогда туда не ездить.

– Разумеется, нет, – бормочет себе под нос Декка и, тяжело ступая, поднимается к себе в комнату.

Мама вздыхает с некоторым облегчением и, пригубив еще вина, отправляется за дочкой. По воскресеньям она становится идеальной матерью.

Кейт открывает большой пакет чипсов и замечает:

– Как это глупо! – Я прекрасно понимаю, что она хочет сказать. Под словом «это» она имеет в виду наших родителей и воскресные дни и даже, возможно, всю нашу жизнь. – Я не понимаю, почему мы должны ездить туда и притворяться, словно обожаем друг друга, хотя при этом каждый из нас понимает, что делает. Все это сплошное притворство. – Она передает пакет мне.