Если обратить внимание на мелочи, то мне, например, очень нравятся мои глаза и совсем не нравится нос. Хотя, наверное, не нос заставляет меня так плохо думать о собственной внешности. Зубы у меня здоровые. В общем, и с губами у меня тоже все в порядке, особенно, когда они касаются губ Вайолет. Ноги у меня очень уж большие, но это лучше, чем если бы они были очень маленькие. В этом случае я бы постоянно падал. Еще мне нравится моя гитара, постель и книги, особенно те, которые мы вырезали вместе с сестренкой.

Я все тщательно обдумываю, но в результате получается все равно так, что груз становится тяжелее и тяжелее, он утягивает меня вниз, засасывая в невидимую трясину.

Звенит звонок, я подпрыгиваю на месте, что вызывает в классе всеобщий хохот. Смеются все, кроме Вайолет, которая внимательно наблюдает за мной. Сейчас я по расписанию должен идти к Эмбриону, и я боюсь, как бы он не заметил во мне странностей. Я провожаю Вайолет в следующую по ее расписанию аудиторию, держа все время за руку. Мы поцеловались, и я одариваю ее своей самой блистательной улыбкой, только чтобы она больше не смотрела на меня так, как сейчас. Потом, так как занятия у нее проходят в противоположном крыле школы, я всю дорогу бегу, но все равно опаздываю к своему психологу ровно на пять минут.

Эмбрион тут же начинает интересоваться, что случилось, и почему я так выгляжу, и не имеет ли это отношения к тому факту, что мне скоро исполнится восемнадцать. И только тогда я вспоминаю, что действительно у меня скоро день рождения.

Нет, все совсем не так, уверяю я его. В конце концов, кто не мечтает быть восемнадцатилетним? Спросите, например, мою маму. Она отдала бы все на свете, только чтобы не быть женщиной в возрасте сорока одного года.

– Тогда в чем же дело? Что с тобой происходит, Финч?

Ему требуются объяснения, и я должен что-то говорить. Я заявляю, что всему виной мой отец, и это не стопроцентная ложь. Это, скорее, похоже на полуправду, потому что он является лишь частью моих проблем.

– Он не хочет быть для меня отцом, – поясняю я Эмбриону. Он так внимательно меня слушает, сложив на груди свои толстые руки, что мне становится неловко, поэтому я выдаю ему еще одну порцию правды: – Ему вовсе не нравилась его семья, поэтому он решил поменять ее на другую, более молодую, которая нравилась ему куда больше. Он и сейчас любит ее гораздо больше. Его новая жена симпатичная женщина и всегда улыбается, а его новый сын, который может биологически относиться к нему, а может и нет, маленький послушный мальчик, который совсем не занимает места. Черт, да они мне самому нравятся гораздо больше.

Наверное, я сболтнул лишнего, но вместо того, чтобы остановить меня и потребовать говорить более серьезно, он замечает:

– Мне помнится, твой отец погиб на охоте от случайного выстрела.

Какое-то время я никак не могу сообразить, о чем это он. Потом я начинаю понимающе кивать, хотя и с опозданием.

– Да-да, все так, правильно. Я говорю о том, что было как раз перед его гибелью.

Эмбрион хмурится, но не упрекает меня в явной лжи и произносит:

– Мне очень жаль, что тебе пришлось испытать столько трудностей в жизни.

Мне хочется завопить во весь голос, но я приказываю себе: «Маскируйся. Не привлекай к себе внимания. Оставайся незамеченным». Поэтому, собрав остатки энергии, что может стоит мне целой недели или даже большего, я говорю:

– Он старается изо всех сил. Точнее, старался. Когда был жив, я имею в виду. В общем, если все подытожить, то дело все в нем, нежели во мне. Я хотел сказать, давайте посмотрим правде в глаза: ну как можно не полюбить меня?

Я сижу напротив него, заставляя себя улыбаться через силу, а в голове у меня прокручивается записка Маяковского, поэта русской революции, которую он оставил перед тем, как застрелился. Ему было тридцать шесть лет.

Неожиданно Эмбрион наклоняется ко мне, и я замечаю в его глазах искреннюю тревогу и озабоченность. Наверное, слова Маяковского я произнес вслух, сам того не желая.

Он спрашивает медленно, осторожно подбирая слова (так разговаривают с человеком, стараясь убедить его не прыгать с колокольни):

– Ты сегодня снова забирался на колокольню?

– Боже, вы там что же, понаставили камер слежения, что ли?

– Ты мне не ответил.

– Да, я там был. Но я просто читал книгу. Пытался читать. Мне нужно было проветриться и сосредоточиться, а внизу среди общего шума и в духоте у меня бы это не получилось.

– Теодор, надеюсь, ты понимаешь, что я твой друг, а это означает, что я хочу помочь тебе. Но я делаю это официально, значит, у меня имеются и определенные обязанности.

– Со мной все в порядке. Поверьте мне, если бы я решил покончить жизнь самоубийством, вы бы узнали об этом первым. Я бы приберег для вас местечко в первом ряду или бы, по крайней мере, немного подождал, пока вы подкопите денег и сможете обратиться в суд за помощью.