Шрифт:
В это время зазвонил прямой телефон.
Никонов схватил трубу и переменился в лице:
– Да! Слушаю! Так точно! Есть!
– Надеюсь, я свободен? – нагло поинтересовался Вялов, сразу догадавшийся, что звонил кто-то из его высоких покровителей.
– Да-да, Павел Агафонович. Простите, если что не так.
– Ничего. Бывает.
– И помните, впредь вы всегда можете рассчитывать на моё содействие.
– Спасибо, Андрей Николаевич…
С тех пор Вялов стал тайным агентом НКВД. В секретно-политическом отделе УГБ он только числился. Ни на смотрах, ни на собраниях, ни на политзанятиях коллеги его больше не видели. Курсировал по маршруту Калинин – Весьегонск и придумывал всё новые и новые предсказания Ванечки, которые сразу же отправлял в Москву. Почтой, телеграфом, телефоном. Пускай перехватывают – на это он и рассчитывает!
А после первого мая вообще перестал появляться в областном центре. Занял соседний с Парфёновыми дом и наслаждался жизнью. Ежедневно ходил на рыбалку, солил вместе с Савченко рыбу, смолил лодку, плёл сети. Красота!
Только женской ласки и не хватает.
Ничего. Скоро лето. Приедет Катюша – тогда и оторвёмся на полную катушку…
Одно не давало ему покоя – предыдущее нападение на Ваню. Кто его затеял, с какой целью?
Чтобы выяснить это, старший лейтенант несколько раз ездил в Рыбинск, где отбывали наказание Чалый и его подельник – Фёдор Сизов. Ничего нового они не сообщили. Какой-то, со слов Чахлика, прибалтиец, обещал много денег за похищение Ванечки и даже заплатил аванс. Но сделка сорвалась. Из-за бдительности самого Вялова. Где искать щедрого заказчика, бандиты не ведают. В тот день он ждал их в определенное время возле продуктового магазина… «Покажете фото – мы его непременно опознаем», – предложил Сизов. Вот только где это фото раздобыть?
15 июня в Весьегонск прибыла Катюша. Ошалевший от радости Пашка полдня катал её на лодке по Мологе и Волге. А вечером устроил задушевную беседу, плавно переходящую в допрос, санкционированный сверху.
– Сколько немцев сейчас проходят обучение в твоём училище?
– Пятнадцать, милый…
– Прошу, не называй меня так! – поморщился старший лейтенант, презиравший, как он говорил, «всякие нежности».
– А как? Павел Агафонович?
– Просто Паша.
– Хорошо, милый!
– Опять двадцать пять… Этот Отто, с которым встречался Дейч, сейчас в Твери, тьфу ты, в Калинине?
– Нет. Каникулы. Студенты разъехались по домам.
– Значит, Отто в Германии?
– По всей видимости.
– И когда он уехал?
– Вчера… Нет, позавчера.
– У тебя есть его фото?
– Нет. Нам запрещено снимать иностранцев.
– А если я разрешу?
– У меня нет фотоаппарата.
– Я подарю.
– Тогда другое дело.
– Скажи, хотя бы, как он выглядит?
– Высокий. Статный. Курчавый. Белобрысый. Хватит?
– Это совпадает с портретом, «написанным» Фёдором Сизовым…
– Кем-кем?
– Всё равно такого «художника» ты не знаешь!
– Обижаете, товарищ лейтенант… Серов…
– Сизов…
– Прости. Действительно – не знаю.
– Однако вернёмся к нашим баранам…
– Давай.
– Сколько говоришь у вас немцев?
– Пятнадцать.
– И все блондины?
– Нет – половина.
– А ты не можешь собрать их вместе – и щелкнуть? На память?
– Нет.
– А если я очень попрошу?
– Посмотрим. Все равно раньше первого сентября мы не договоримся.
– Понял…
Конечно, Пашка мог затребовать личные дела немцев в своей конторе, но что-то удержало его от такого опрометчивого шага. Слишком рьяно интересоваться иностранцами – небезопасно. Это «железное» правило он хорошо усвоил на примере своего начальника – Дейча. Хлопнут, как муху, и никакой особый статус не поможет!
Всё лето они провели вместе. Занимались спортом, плавали-купались, рыбачили, собирали грибы, начавшиеся необычно рано, читали книги, анализировали и обсуждали стихи любимых советских поэтов: Есенина, Блока, Маяковского…
Коммунизма призрак по Европе рыскал,Уходил – и вновь маячил в отдаленьи.По всему поэтому в глуши СимбирскаРодился обыкновенный мальчик – Ленин!Катя считала эти строки чуть ли не наивысшим достижением гения социалистического реализма, а подозрительному Вялову казалось, что Владимир Владимирович злорадствует, насмехается над социалистической действительностью.
Ну что это такое, если не насмешка:
Единица – вздор, единица – ноль,Один, даже если самый важный,Не поднимет простое пятивершковое бревно,Тем более дом пятиэтажный!Зачем надо поднимать дом и ещё кичиться этим?
А вот стих, посвященный человеку и пароходу, оба восприняли на «ура».
Я недаром вздрогнул. Не загробный вздор,В порт, горящий, как расплавленное лето,Разворачивался и входилТоварищ «Теодор Нетте»…Но Пашка все равно недоумевал.
Как можно быть таким разным?
Беспощадным трибуном и в то же время чутким, ранимым человеком, верным другом, каждая строчка которого дышит болью утраты?