– Ты это хорошо помнишь?

– Д… Да. Но какое это имеет значение? – Она почему-то охотно стала отвечать на его вопросы.

Алексей подошел к форточке, открыл ее, бросил окурок и остался стоять возле окна. Шел снег. Первый снег в этом году. Окно выходило во двор, и он видел, что внизу уже все было бело. Все вокруг белым-бело, поседели ели. Снегу за ночь намело, как за две недели – вспомнил он давний детский стишок.

– Ты не была дома в семь.

– Ну, может… В половине восьмого… Я не смотрела на часы, – она выглядела встревоженной. Очки без оправы, освещенные сверху, сверкали гранями. – Ты можешь отвернуться наконец от окна?!

– Конечно, могу. Отчего же мне не отвернуться, – он снова сел на стул. – И в восемь ты не была дома. И в девять.

Таня молчала. Даже в полумраке было заметно, что ее лицо стало совсем белым.

– Я видел вас, – сказал он просто, даже как-то буднично.

– Ну и что? Я не удивлюсь, если ты скажешь, что следил за нами. Тебе не кажется, что нечестно – следить, бегать от угла к углу. Это низко!

– Зачем мне следить… Это было ни к чему. Ты же знаешь, что увидеть вас я мог только случайно.

Алексей снова стоял у окна и курил. Она тоже закурила.

– Мы просто разговаривали. Ты задерживался… Что же мне было одной дома делать?

– Да, конечно. Ты права.

– Не говори мне, пожалуйста, что я права! – закричала она. – Я сама знаю, что права.

– Мне не хотелось бы расставаться с тобой.

– Разве мы расстаемся? Разве ты решил?

Теперь, когда разговор действительно зашел так далеко, как ей хотелось, она испугалась. Раньше она хотела на всякий случай поссориться и за то время, пока они не будут разговаривать друг с другом, подумать, как быть дальше. Но к этим его словам она не была готова.

– Ты… Решил? – тихо повторила она.

– Ничего я не решил. Просто мне не хотелось бы расставаться, и я сказал тебе об этом.

Вещи вокруг всегда принимали ее выражение лица. Она дружила с вещами. Сейчас подушка лежала очень неудобно. Книга растерянно шевелила страницами. Одеяло косо свисало на пол.

– Я видел того парня, – сказал Алексей. – Тебе было хорошо с ним. Не помню, чтоб ты со мной когда-нибудь так смеялась. Наверно, я хуже его. Во всяком случае, не столь блестящ. Это ты знаешь так же, как и он. Хотя я не уверен, что он вообще знает меня. Я далеко не блестящ. Ты сама как-то сказала это.

– Нет! Не говорила. Верь мне, я не говорила!

– Когда я сегодня увидел вас на проспекте, сразу подумал, что вы подходите друг другу.

– Но я люблю тебя. Я тебя люблю.

– Согласись, когда ты по часу утром и вечером сидишь перед зеркалом – это производит впечатление. Тем более, что я знаю для кого. Ты уходишь… У тебя болит голова, тебе нездоровится, ты устала, тебе надо допоздна поработать… Как будто на работе ты занимаешься чем-то другим…

– Я не притворяюсь!

– Не важно. Это в порядке вещей.

– Что в порядке вещей?

– То, что ты уходишь.

– Я не ухожу.

– Уходишь. И очень спешишь. Каждую ночь, каждое утро ты убегаешь, едва только завидишь меня.

Она долго молчала. Потом прошептала:

– У меня будет ребенок.

– А у меня? – спросил он спокойно.

Как всегда, я подзатянул с отправлением поздравительных открыток, дождался конца декабря. Теперь наверняка они придут после Нового года. Но я оправдывал себя тем, что мои друзья получат поздравления не в общем хоре, не в толпе, а после, когда уже и не ждешь. К тому же мои поздравления будут наряднее, праздничнее многих других – мне повезло достать открытки необычные, можно сказать, потрясающие. Вместо Деда Мороза на них был изображен старик с золотой рыбкой в обрамлении позолоченной, причудливо сверкающей морской пены. От рыбки исходило сияние, которое играло и посверкивало при малейшем наклоне открытки. Здесь был намек на то, что в новом году тебя ждет золотая рыбка удачи, и дай тебе бог сноровки успеть вымолвить ей свои пожелания, пока не передумала она и не уплыла в синее море.

День, как это обычно и бывает в конце года, оказался хлопотным, нервным, суетным каким-то. Скопились мелкие дела, отложенные телефонные звонки, невыполненные обещания. В соседних редакциях уже начали отмечать личные успехи, творческие победы, годовые премии. Как-то само собой получилось, что зачастили дни рождения, юбилеи, даты. И все торопились покончить с этим в старом году, чтобы в новый вступить без того досадного чувства, которое возникает при воспоминании о собственных слабостях, запущенных делах, утаенных праздниках.

Домой я выбрался уже поздним вечером, печально и раздумчиво брел от электрички по заснеженным улицам, дышал заснеженным воздухом и с каждым вздохом выталкивал из себя дневные заботы, раздраженность, бумажную и табачную пыль, алкогольные пары, оставшиеся еще с обеда, когда машинистка Ирочка уж в который раз отметила свое совершеннолетие. Позади осталась молчаливая, припорошенная снегом очередь, ожидающая автобуса, и было приятно сознавать свою неподвластность этому смиренному ожиданию. Я шел по единственной оставшейся с недавних еще времен улице из темных изб, когда весь наш городок состоял из бревенчатых, узорчатых и оказавшихся такими беззащитными избушек. Окна в них светились розовым светом, там жили люди, которые не торопились выбрасывать абажуры с кистями, настольные лампы с зелеными колпаками, не торопились отказываться от прежних обычаев – в домах стояли настоящие зеленые елки из окрестных лесов, на них горели разноцветные лампочки, радужные шары, а сугробы у окон тихо мерцали праздничными отблесками от этих лампочек.