— …И люди начинают убивать, уничтожать друг друга! Опять смерть, смерть, смерть! Я тебя прекрасно понимаю! Ты скажешь — прежде чем умереть, человек успевает оставить потомство. И ты говоришь, что это и есть идеальное бессмертие!

— Он, наконец, поэт! Он неутомимый путешественник! Он профессор и педагог! Он хирург!..

— Но совсем это не бессмертие! Это сказка про белого бычка! Курица-то померла! И человек умер! Умер индивидуум! Умер я!

Друг друга собеседники совершенно не слушали.

Козубенко прополз за печку и нащупал в темноте ноги обоих.

— Здорво! — сказал он. — Кто тут из вас Сербин, а кто Макар?

— О! — удивился Макар. — Это Козубенко.

— Козубенко? — обрадовался Сербин. — Послушайте, втолкуйте вы, пожалуйста, этому остолопу, что…

Но Козубенко чиркнул спичкой и поглядел на книжку, которую взял у Макара из рук.

— Понимаете, — возмущался Макар. — Такое свинство, держат тут в темноте, совсем невозможно читать!

Книга называлась «Интегральное исчисление», ведь Макар поступил на математический факультет.

— За что это вас сюда? — полюбопытствовал Козубенко.

Сербин сердито хмыкнул.

— Мы шли вдвоем. Они спрашивают документы, а у нас ничего с собой нет. И они же ни слова не понимают!.. Говорят, сейчас будет какая-то проверка. Пускай хоть посмотрят на студенческую фуражку. Правда, студенческая фуражка только у него, — кивнул Сербин на Макара, — зато у меня тужурка студенческая, и я думаю…

В это время люстры наверху вдруг вспыхнули, яркий свет залил зал, и в ту же минуту дверь в конце широко распахнулась. Десяток австрийцев с винтовками и за ними два офицера вошли в зал. Зал зашуршал, зашумел — все подымались на ноги.

— Руиг! [16] — крикнул один из офицеров и сразу перешел на ломаный русский язык. — Астаца по места! — Он вышел на середину. — Который шилаек имеет претензия и который шилаек без документ, тот шилаек выходит тут и строит себя один после один…

Люди затопали, загремели сапогами, подымаясь и выходя на середину. Козубенко схватил Макара и Сербина за руки и потащил за печку, в тень.

— Послушайте! — горячо зашептал он. — Я член нового подпольного стачкома, через час мне надо быть черт знает где на заседании во что бы то ни стало, у меня информации с линии. Тебе все одно, ты будешь читать тут книжку, так отдай мне свою студенческую фуражку, а ты свою тужурку: может, они меня выпустят. А вы свою личность не завтра, так послезавтра удостоверите, подадите ему сейчас заявление, что ли. Скорее!

Он заслонил угол и подождал, пока Сербин скинет тужурку. Шапка Макара была уже у него на голове.

— Ты ему скажи, — зашептал Макар, — по-немецки: их бин айн шюлер, айн шюлер… Понимаешь?

— Как, как?

Макар повторил еще раз.

— Их бин, их бин айн шюлер, айн шюлер, — несколько раз повторил Козубенко. — Ладно! — Он сорвался с места и побежал на середину. Но вдруг остановился и вернулся назад.

— Давай сюда! — выхватил он у Макара его книжку и наконец втиснулся между других «шилаек, который без документ», окруживших немецкого лейтенанта.

Сербин в одной рубашке и Макар без шапки нерешительно подошли и тоже присоединились к группе. Козубенко стоял впереди — так, что лейтенант его хорошо видел, — сбив студенческую фуражку на затылок и совершенно углубившись в раскрытую книгу.

Когда лейтенант остановился перед Козубенко, ожидая, какие он заявит претензии, тот так был углублен в чтение, что в первую минуту лейтенанта даже не заметил. И только когда лейтенант коснулся стеком его плеча, он бросил на него равнодушный, совершенно отсутствующий взгляд: книга целиком поглотила внимание студента. Впрочем, заметив свою неучтивость, он смутился и расшаркался перед офицером.

— Понимаете! — постучал он по страничкам раскрытой книги. — Чертовски интересная штуковина! Интегральное исчисление! Красота! Оторваться не могу. Ах, пардон, пардон, — снова спохватился и расшаркался он, все кланяясь и как можно любезнее улыбаясь. — Их бин шулер, шулер, понимаете? Не тот, что в карты шулер, а айн шулер, студент, айн штудент… Я шел, понимаете, учить урок, лекцию, понимаете, и документ, конечно, оставил дома, дома, понимаете, нах хаузе?

Лейтенант пожал плечами. Студент был, по-видимому, какой-то придурковатый.

— Геен зи нах хаузе, — сказал он небрежно, проходя дальше. — Кто следующий?

Но заявление двух следующих, сделанное на более или менее правильном немецком языке, о том, что они тоже студенты и просят их отпустить домой, заставило лейтенанта насторожиться. Он оглядел их внимательнее. Один был простоволосый, другой в нижней сорочке. Это показалось подозрительно.

— Астаца на место, — сказал он, отходя, — до прибитие пан начальник украинская варта.

Козубенко выскочил на улицу и чуть не побежал со всех ног — шел уже десятый час, вечерняя заря меркла, собрание стачкома назначено на одиннадцать, а ведь до того еще он, Зилов и Катря, комитет союза молодежи, должны были отдельно поговорить с Шумейко. И все это должно произойти в трех километрах отсюда, на кладбище. Козубенко взял себя в руки и пошел не торопясь, заломив студенческую фуражку набекрень и расстегнув тужурку, с видом человека, которому делать абсолютно нечего. «Интегральным исчислением» он обмахивался, как веером. Путь его лежал через вокзальный перрон, полный австрийцев, немцев, державной варты. Он то насвистывал, то напевал себе под нос: