— Потопали ко мне, — предложил Васька. — Продолжим наши посиделки. У меня припрятан штоф оковитой. Правда, со жратвой напряг… Ну да ладно, зайдем на Бессарабку [28] , купим чего-нибудь… — он вдруг ни с того ни с сего захихикал.

Петря хмуро кивнул, соглашаясь. Он не был пьян, хотя выпил немало, и свою главную задачу помнил отлично. Но Лупан также понимал, что сегодня Васька ему не помощник. Еще один день потерян, с тоской думал Петря, наблюдая, как Шнырь устроил спор с торговкой из-за цены на сало. Побалаболив с теткой минут пять, Васька зло сплюнул и пошел дальше, так ничего у нее и не купив.

Затем такая же история повторилась и возле другого прилавка, где торговали домашней колбасой. Закончил Шнырь свои препирательства с торговцами лишь возле больших дубовых бочек с солеными огурцами и капустой. Там он чинно-благородно купил на гривенник разных солений и покинул здание Бессарабского рынка с чувством хорошо исполненного долга.

— Это вся наша закуска? — угрюмо спросил Петря.

— Чудак человек… — Васька снисходительно ухмыльнулся. — А это что?

Он распахнул полы своего пиджака, который был размера на два больше, чем нужно, и изумленный Лупан увидел, что из пришитых с изнанки больших карманов торчат кусок сала, колбаса и две большие тарани.

— Как… когда?.. — наконец выдавил из себя Петря, который на какое-то время потерял дар речи.

— Держись меня, хлопец, — снисходительно сказал Шнырь. — С голодухи точно не помрешь. Ловкость рук — и никакого мошенничества. Главное в нашем деле — не жадничать. Бери, сколько хочешь, но не больше, чем нужно. Кстати, нам еще надо зайти в булочную Глейзера…

Когда они подошли к каменным громадам Флоровского монастыря и свернули в улочку, которая вела к хате Шныря, он вдруг сильно занервничал. Васька даже в лице изменился.

— Ты чего? — с удивлением спросил Петря.

— Чует мое сердце что-то недоброе… — ответил Шнырь.

Он остановился и начал пристально всматриваться в глубину узкой тенистой улицы, словно пытаясь что-то там разглядеть. Но вокруг царила поразительная тишина, которую нарушали только монастырские голуби, воркующие где-то неподалеку.

— Пойдем через перелазы, — решительно сказал Васька, и они начали пробираться к его хате огородами и бурьянами.

Хата по-прежнему казалась придремнувшим в тени деревьев паучком. Шнырь готов был раздвоиться: одна его половина рвалась побыстрее продолжить застолье, а другая — та, что отвечала за его безопасность и часто выручала в сложных ситуациях, — цепко держала Ваську за полы пиджака.

Что касается Лупана, то он был менее чувствительной натурой, нежели его приятель, и колебания Шныря казались ему чем-то похожим на начало белой горячки, когда человеку на хорошем подпитии мерещится разная нечисть. Но он мудро помалкивал — чтобы Васька не разозлился; уж больно много надежд Петря возлагал на их временный союз.

Предчувствие и на этот раз не обмануло Ваську. С того места, откуда они вели наблюдение за его хатой, была видна часть безлюдной улочки. И в какой-то момент на ней появился человек. Он шел, словно скользил по льду на коньках — каким-то плавным и бесшумным шагом.

Едва увидев его, Шнырь с дрожью в голосе и с большим удивлением сказал:

— Что здесь Матрос забыл?!

— Кто такой Матрос? — спросил заинтригованный Петря.

— Правая рука Федьки Графчика. Сволочной человек. Жиган. Чуть что, сразу за волыну [29] хватается. Душегуб… Нет, но что ему здесь нужно?!

Ответ напрашивался сам по себе, но Васька боялся даже думать об этом. И все же подлая мыслишка уже втемяшилась в мозг — в самые потаенные его уголки — и время от времени выскакивала как черт из табакерки: «Неужто Графчик вознамерился взять меня и Петрю на цугундер, чтобы под пыткой узнать месторасположение могилки?»

Это было на него похоже. Шнырь достаточно хорошо знал подлую натуру фармазона Федьки Графчика и не питал на его счет никаких иллюзий. Наверное, Федька немного помараковал и решил, что сам займется раскопками. Вот сволочь!

По дороге к нему Васька все же колебался — ставить Федьку в известность о будущем предприятии или нет, — но затем благоразумие взяло верх. Воровские законы были строги и неумолимы — в своем околотке Графчик был главным распорядителем, и мимо него можно было пролететь только с подрезанными крыльями.

Тем временем Матрос приблизился к плетню, который отделял поросшую спорышом улицу от Васькиного подворья, немного поколебался, а затем с грациозностью гимнаста перемахнул его одним скоком. К жилищу Васьки его привел неумный темперамент. Когда набранная Матросом команда блатных пацанов не смогла отыскать Шныря, жиган, недолго думая, решил сам наведаться к нему в гости и вытрясти из вора душу вон, но узнать точное расположение захоронения.

Присев за кустом, Матрос некоторое время наблюдал за хатой, а потом, увидев, что она «заперта» на вербовый прутик, зло сплюнул, поднялся во весь рост и, уже не таясь, пошагал к входной двери.