– Входи, Михришах Султан, – поднялся навстречу невестке Абдул-Хамид. – Эсме Султан сказала, что ты хочешь уехать в Дидимотику. Почему? Что-то не так в Старом дворце?

Мысленно послав тысячу проклятий султанской сестре, Михришах горестно покачала головой:

– Мой Повелитель, я очень хотела бы навестить наши любимые с Мустафой места, чтобы вспомнить нашу любовь и счастье, которое мы испытывали там после рождения сына…

Абдул-Хамиду понадобилось усилие, чтобы скрыть изумление на лице и иронию в голосе:

– Ты говоришь о счастье в Эдирне?

Он точно знал, что после рождения шехзаде Селима ни султан Мустафа, ни тем более Михришах вместе с ним ни в какой Эдирне не бывали.

Михришах поняла, что попалась, но продолжила игру:

– Это неважно. Все равно здоровье не позволит мне совершить столь дальнее путешествие…

– Ты нездорова? Выглядишь прекрасно. Цветущая женщина. Но если что-то случилось, то я пришлю лекаря.

Теперь тысячи проклятий были посланы настырному султану, даже по лицу пробежала тень.

– Нет, Повелитель, я не настолько больна, чтобы беспокоить вашего лекаря. Кроме того, поняла, что не выдержу, не видя сына. Вы можете понять мои материнские чувства, вы теперь сам отец…

– Так ты передумала?

– Я хочу просить вас о другом.

– Слушаю тебя, Михришах Султан.

– Позвольте мне вернуться в свой дворец. Там я чувствовала бы себя лучше.

Абдул-Хамид, только что выслушавший от Эсме Султан очередную порцию жалоб на своеволие султанши, присутствие которой будоражит царство отвергнутых одалисок, превращая его в осиный рой, и обходится так дорого, что впору сокращать гарем самого султана в угоду Старому дворцу, усмехнулся:

– Если дело только в этом, Михришах Султан, то я согласен.

– Благодарю вас, Повелитель.

– Но шехзаде Селим будет жить в Топкапы, ему подготовили покои рядом с моими.

Михришах Султан, снова почувствовав себя одураченной, едва не взвыла.

– Повелитель, почему бы ему не жить дома?! Вы не доверяете мне?

– Племяннику нужно еще многому научиться, многое узнать. Здесь с ним будет продолжать свои мудрые беседы Али Хикмет.

– Но беседы можно проводить и у нас во дворце.

– Михришах Султан, я так решил! – В голове султана зазвенел металл. Это было неожиданно, султанша даже вздрогнула.

– Простите меня, Повелитель, я просто боюсь, чтобы присутствие моего сына в Топкапы не обременяло вас, а мое присутствие в Старом дворце – Эсме Султан.

– Ты можешь переехать туда, где тебе удобней, а Селим останется под моим присмотром. Это все, о чем ты хотела просить?

– Да, Повелитель.

– Тебе прислать моего врача?

– Благодарю вас, но мои сами справятся.

– Можешь идти, у меня еще много дел сегодня…

Уже шагнув к двери, Михришах остановилась:

– Повелитель, я смогу навещать сына здесь?

– Шехзаде Селим будет приходить к тебе, хотя и не каждый день. Он уже достаточно взрослый, чтобы иметь гарем и решать все самому, тебе не кажется?

– Как прикажете…

Итак, он повернул все по-своему. Она теперь будет в своем дворце, что вовсе не рядом с Топкапы, а сын подле султана, хотя и не в Клетке. Быть вне дворца – значит быть вне придворной жизни, в стороне, на обочине дороги, по которой мимо несутся всадники. Один из этих всадников ее сын Селим, на которого единственная надежда, но ему невозможно ни помочь, ни даже понять, куда мчится.

Михришах Султан боялась сама себе признаться, что страшит ее еще и понимание, что сын может попросту забыть мать. Конечно, забыть образно говоря, то есть перестать слушать ее советы, принимать ее волю. Это отчасти уже произошло под влиянием Али Хикмета. Михришах Султан признавала мудрость советчика, его совестливость и богобоязненность, но пусть бы он эти лучшие качества внушал Абдул-Хамиду. Они были хороши для шехзаде Абдул-Хамида, сидевшего взаперти долгие годы, но никак не для молодого и энергичного Селима.

Султанша готова признать, что для того, кто хочет власти, совестливость слишком обременительна, а иногда и вовсе смертельно опасна. Как и кристальная честность, и даже богобоязненность. Грешно так думать, но идеальных султанов не бывает, каждый по-своему несправедлив или жесток, каждый по-своему нарушает законы человеческие и даже данные Всевышним. Без этого власти быть не может, без этого ее не только не удержать, но и не добиться.

Если справедливый и совестливый Али Хикмет научит Селима быть только таким, то век нового султана окажется слишком недолгим. Власть – дама требовательная и жестокая, она не прощает тихонь, мямлей и слишком совестливых. Даже Абдул-Хамид, которого считали ни на что не способным, вдруг оказался сильным и жестким.