— Шестой, — козыряет милиционер. — Лифт наверху, так что вам придется пешком. Наши из отдела уже там.

— Вот и прекрасно, — говорит Кондаков и, широко шагая, направляется к лестнице. Мы спешим за ним.

На площадке шестого этажа стоит раскрытая кабина лифта. Ярко горящая в кабине лампа освещает лакированные, уже слегка обшарпанные стенки лифта и широкую полосу крови на линолеуме пола. Еще одна лужа на кафеле площадки.

Одна из двух дверей, выходящих на площадку, распахнута. В дверном проеме лейтенант в форме разговаривает со старушкой в накинутом на плечи пуховом платке. Мы с ходу включаемся в разговор.

— Так вот я и говорю, — старушка охотно начинает свой рассказ сначала. — Сижу это я и смотрю телевизор. А сама все прислушиваюсь, сын должен вот-вот прийти. И все его нет, я уже два раза обед разогревала. Потом слышу, лифт подъехал. Ну, думаю, он. Вставать не стала, у него свои ключи есть. И тут закричал кто-то страшно так, — старушка всхлипнула. — Я, конечно, поднялась и к двери. Быстро не могу, ноги уже не те. По дошла, добралась, открываю дверь. Вижу, лифт стоит раскрытый. А внизу сапожищами кто-то топает, да быстро так, будто со ступеньки на ступеньку перепрыгивает. Далеко уже, поди, на втором этаже. Слышу-то я хорошо, вот только ноги у меня…

Старушка переводит дыхание. Лейтенант быстро строчит что-то на бланке протокола.

— И вдруг вижу, боже ты мой! — старушка неумело крестится. — Из лифта кто-то выползает. У меня так ноги и подкосились. Страсть-то какая! Хочу бежать и не могу. Гляжу, а это Анна Семеновна, она этажом выше нас живет…

— Фамилия ее как? — быстро спрашивает лейтенант.

— Погодите, — останавливает его Кондаков. — Продолжайте, бабуся…

— Так что же, можно и фамилию сказать. Алексеева она будет. Сначала была эта, как ее, Петрищева, а как замуж вышла, стала Алексеева. И вот уже годов восемь как Алексеева. А муж ее…

— Это потом, бабушка! Значит, выползает она из лифта… — терпеливо подсказывает Кондаков.

— Да. А кровищи на ней ужас сколько! Я прямо обмерла. А она мне тихо так, жалобно, — старушка опять всхлипнула, — Позвони, говорит, бабушка, в «скорую помощь». Я к телефону, потом к ней, уж не знаю, как и помочь. Воды хотела дать, а потом думаю, вдруг ей нельзя при положении ее таком… И опять к телефону. Милицию вызвала. А она, Анна Семеновна, значит, так у лифта и сидит. Не трогай, говорит, меня, бабуся, и глаза прикрыла. Тут и «скорая» приехала, враз с милицией.

— Она была в сознании, товарищ… — лейтенант запинается.

— Майор, — говорит Кондаков.

— Товарищ майор…

— Ну?

— В лифт вместе с ней вошел неизвестный мужчина в пыжиковой шапке.

— Точно?

— Раз женщина говорит, значит, точно. Память у них — дай бог! — позволяет себе улыбнуться лейтенант. — Мужчина молодой. Когда поднимались, он вытащил нож и за сумку. Она кричать. Тут он ее и…

— Что за ранение?

— Похоже, сверху бил, наотмашь. Серьезное ранение. Врач, тот только головой замотал…

— То, что я скажу, это не диагноз, — вмешивается в разговор Ида Гороховская. — Но крови пострадавшая потеряла действительно много…

— Еще бы! — соглашается лейтенант. — Таким ножиком, это знаете…

— Вы нашли нож? — подскакиваю я.

— Так точно! — говорит милиционер. — Маршем ниже. Я его пока газетой прикрыл.

Инструмент, ничего не скажешь! Широкий, похоже, мясницкий, обломан и заточен заново. Да, таким ножом… Делаю три снимка с разных точек.

Осторожно поднимаю нож и в неярком свете лестничного плафона верчу его перед глазами. Есть! Два пальца и солидный — у ножа широкая пластмассовая рукоять — отпечаток участка ладони. Здесь, на месте, фиксировать не буду — проявлю и откатаю на пленку сразу же по приезде и мигом в дактилотеку. Если сойдется, тогда уже будет не зацепка, а гораздо большее — похоже, что не новичок здесь орудовал…

Достаю из чемодана складную коробку с распорками, подгоняю зажимы под нож. Теперь сохранность следов обеспечена.

— Посмотрите, Паша, — говорит у меня за спиной Ида и подсвечивает фонариком. — А ведь здесь на стене тоже кровь…

— Может, оставили, когда пострадавшую несли? — и тут же осекаюсь. На такой высоте не может быть никаких пятен. — Ида, давайте-ка еще ниже этажами посмотрим.

Пытаюсь представить себе, как был нанесен удар. Сверху, наотмашь, с размаху… Тогда откуда же кровь на такой высоте? Выходит, что преступник мог задеть и себя? Да, и скорее всего по руке, которой он вырывал сумку. Отсюда и смазанное пятно на левой стене.

На третьем этаже нахожу еще брызги, на этот раз на кафеле. И все слева, слева — по ходу бегства! Все фотографирую и изымаю, делая соскобы в целлофановые пакетики.

— Возможно, что преступник нанес себе случайное ранение. Похоже, в руку. Левую, — говорю я Кондакову. Ида кивает.

Кондаков уходит со старушкой в глубь квартиры, и слышно, как он неторопливо говорит по телефону:

— …Возможно. Во все пункты первой помощи и больницы. Если обратятся с характерным порезом, пусть сразу же сообщают нам. Да, конечно. Что с пострадавшей? Так, ладно…