За столом, когда сели обедать и выпили по рюмке вишневки, которую, мило улыбаясь, предложила Надюша, они снова говорили не о том, о чем нужно было бы им поговорить, а о всяких пустяках.

«Это даже хорошо, что мы уходим от главного разговора, — думал Проскуров. — Не место, да и не время. Еще поговорим».

Холмов ел мало. Говорил неохотно. С грустью смотрел на стоявшие за окнами каштаны в красных, как пламя, листьях.

После обеда по просьбе Проскурова Игнатюк принес чемодан с одеждой.

— Ольга просила передать, — сказал Проскуров, раскрывая чемодан.

— И ей и тебе, Андрей, за это спасибо. Что же ты без Чижова?

— Следую твоему совету.

— Это хорошо.

Холмов захромал в соседнюю комнату, а следом Игнатюк понес чемодан. Вернулся Холмов одетым в новый темно-синий костюм, в ботинках. Еще больше хромая и жалуясь, что ботинок жмет больную ногу, сказал, что теперь, когда у него есть «Волга», никакие боли ему не страшны и что до Весленеевской он побывает еще в двух-трех районах. Спросил, как живет Ольга, не болеет ли, что нового в Береговом. Сообщив о том, что Ольга здорова и ждет Холмова домой, Проскуров как бы между прочим добавил:

— Есть в Береговом одна неприятная новость. Твоя соседка куда-то пропала.

При этом Проскуров внимательно смотрел на Холмова, хотел на его лице увидеть что-то для себя важное и не увидел.

— Куда же она ушла? — спросил Холмов.

— В том-то и беда, что никто не знает. Исчезла — и все.

— Этого надо было ждать, — грустно сказал Холмов. — Жизнь-то у Верочки трудная.

После этого Холмов начал собираться в дорогу. Надел светлый, тонкий плащ и, держа в руке шляпу, торжественный и строгий, хромая, подошел к Надюше. Низко склонил седую голову, потом обнял Надюшу, поцеловал ее в раскрасневшиеся щеки и сказал:

— За добро и за ласку спасибо тебе, Надюша, от хромого раба божьего Алексия. — И обратился к подошедшему Калюжному: — Счастливый же ты, Григорий! Иметь такую жену дается не каждому… Ну, прощай, Григорий! Когда-то еще доведется повидаться! Но на меня не злись. Ведь я же как другу советую: выбрось из головы это свое лженаучное сочинение. Займись лучше не теорией, а практикой. — И к Проскурову: — Верно, Андрей?

— Насчет практики — верно, — сказал Проскуров. — А насчет сочинения — не знаю, не читал.

— А ты прочти.

— Обязательно. А знаешь что, Алексей Фомич, — наигранно весело заговорил Проскуров, — бери-ка мою «Чайку»! Бери, а? А я поеду на «Волге».

— Спасибо. Но «Чайка» мне не нужна.

— На время поездки в Весленеевскую пусть она будет снова твоя, — все так же весело говорил Проскуров. — Не отказывайся, Алексей Фомич. Мне даже будет приятно.

— Вот если можно, то пусть со мной поедет Игнатюк.

— Пожалуйста!

Игнатюк повеселел, когда узнал, что поедет с Холмовым. Он прошел в дом, взял чемодан, поставил его в багажник «Волги», обменялся с шофером «Волги» ключами, прихватил свои дорожные вещички и уселся за руль, поглядывая то на Холмова, о чем-то говорившего с Проскуровым, то на закрытые ворота, как бы говоря, что он готов и что пора ехать, и, когда Холмов, не надевая шляпу, сел рядом с Игнатюком, а Калюжный открыл ворота, «Волга» послушно покатилась со двора.

— Какой-то он стал странный, — сказал Калюжный, когда «Волга» скрылась за поворотом. — Даже удивительно странный.

— Не странный, а несчастный, — поправил Проскуров. — Надо, Григорий, войти в его положение пенсионера и понять его душевное состояние. Ну, Калюжный, доброе дело сделано, я рад, что пешее хождение Холмова кончилось. Теперь могу спокойно ехать по своим делам. А Ивахненко от должности отстрани. И не втихомолку, а всенародно, на сессии станичного Совета.

Между тем навстречу «Волге» давно уже бежали скучные осенние поля и по сырой дороге печатался рубчатый след колес. Безрадостный пейзаж настраивал на раздумья, и Холмов, провожая глазами пожухлое жнивье, мысленно разговаривал с Проскуровым.

«Ты что-то хотел мне сказать, Андрей?» — «Хотел, а не сказал». — «Знаю, и тебе и мне было что сказать друг другу, а мы молчали». — «Может, еще рано? Не пришло время?» — «Я сам об этом подумал. Поговорить нам, Андрей, и всерьез, еще придется». — «Я готов хоть сейчас». — «А я еще не готов. Вот проеду до Весленеевской. Все продумаю, все взвешу, а потом явлюсь к тебе. С благодарностью верну „Волгу“, пойду к тебе на квартиру, и в домашней обстановке мы спокойно обо всем поговорим…»

По характеру Игнатюк был молчалив, особенно когда сидел за рулем. И сейчас молча смотрел на убегавшую под машину дорогу. Вспомнил, что когда-то Холмов любил во время поездки слушать радио, и включил приемник. И случилось так, что из множества песен, гуляющих в эфире, радиоантенна, как бы нарочно, поймала песню со знакомым Холмову припевом: «А Ивановна за рулем сидит…» В степи, под стремительный бег колес, голос певицы звучал особенно бравурно, и припев как бы говорил: а взгляните на поля, нет ли тут, рядом с вами, живой Ивановны, сидящей за рулем трактора или автомобиля?