Так мы шатались по гавани, Станислав отправился на норвежский корабль, а я пошел бродить один.

Далеко на якоре стояла «Эмпресс» - королева Мадагаскара, английский корабль в девять тысяч тонн, а может быть, и больше. Это было отличное судно. Хорошо бы выйти на некоторое время из гроба и совершить на нем прогулку. Очаровательное суденышко. Чистенькое, словно все покрытое лаком. Даже золото еще не стерлось на нем. Новенькое, - должно быть, только что из дока. Но тут нет никаких шансов устроиться, должно быть, тут нет ни единого свободного местечка, на этой чванной девчонке. Улыбается кокетливо в мою сторону, моргает своими накрашенными ресницами, стреляет своими подведенными глазками так, что любо глядеть. Не подойти ли мне ближе и не рассмотреть ли как следует это прелестное существо? Черт побери, если бы не это жалованье, я, честное слово, постучался бы туда. Но как бросить жалованье? И как бы мне доконать второго инженера, чтобы он меня вышиб? Не подпустить ли мне немного большевистской агитации? Но они плюют на это. Агитируй, сколько хочешь, - все равно тебе не уйти. А если слишком допечешь, он стянет у тебя жалованье за две недели. И выйдет, что ты работал даром.

Если королева уйдет раньше «Иорикки» и мне удастся туда устроиться, я уйду с ней. Но где меня скинет «Эмпресс»? В Англию она не может меня увезти, там она от меня не избавится, а в один прекрасный день она ведь захочет от меня отвязаться. Но где? Отдаст ли она меня на другой корабль смерти, где-нибудь по пути, или оставит в первой попавшейся гавани, в которой найдется сарай?

Но за спрос ведь не платят.

–Алло!

–Hallo! What is it? * - Тот, кто кричит мне это, так же элегантен, как и сама «Эмпресс».

–Arn't a chance for a fireman, chap? ** - кричу я ему наверх.
– Бумаги? Нет, сэр.

–Sorry. *** - В таком случае нам не о чем разговаривать.

* Алло, в чем дело?

** Нет ли у вас свободного места для кочегара?

*** Жаль.

Я так и знал. Добродетельная чванная девчонка! Все должно быть в порядке. Брачное свидетельство необходимо. Ведь дома осталась мать, с которой приходится считаться. Мамаша Ллойд в Лондоне.

Я иду мимо вдоль судна. На палубе сидят матросы. Играют в карты. Ах, будь они прокляты, на каком языке они говорят. Ведь это тот же язык, что у нас на «Иорикке». И это на новешеньком, еще сверкающем от лака англичанине, с которого даже еще не стерлось золото. Играют в карты и не дерутся и не смеются. Они сидят там наверху и играют так, словно сидят на своей собственной могиле. Кормят их хорошо. Все они выглядят, как пасхальные поросята. Но эта печальная игра и эти хмурые лица, и все это на новешеньком корабле. Нет, тут что-то не то. И что нужно этому элегантному англичанину здесь, в этой жалкой гавани Дакара? Что он грузит?

Железо. Старое железо. У западного побережья Африки? У самого экватора? Старое железо? Well, королева возвращается домой с балластом и берет с собой старое железо. В Глазго. Дорога оплатится, по крайней мере, наполовину. Старое железо лучше песка и камня.

И тем не менее прелестная «Эмпресс» не может получить груза из Африки в Англию?

Если бы я полежал здесь на набережной, я через три часа узнал бы, в чем дело и что представляет собой эта сиятельная королева. Неужели же она?… Но это, конечно, вздор; напрасно мне во всех углах мерещатся призраки, «Эмпресс» из Мадагаскара», эта прелестная девственная красавица из Глазго, неужели же она успела потерять невинность?… Накрашена?

Нет, она не накрашена. Все в ней натурально. Ей нет еще и трех лет. Все в ней естественно. Ни один рубец еще не вытерся на ее платьице. Все так прилизано и пахнет чистотой сверху и снизу. Но матросы, матросы!… Тут что-то неладно.

А впрочем, какое мне до этого дело? У каждого ребенка свое развлечение.

Я возвращаюсь назад к норвежцу.

Вхожу наверх. Станислав еще здесь. Сидит в кубрике и точит балясы с матросами. В кармане у него коробка отличного датского масла и кусок сыра.

–Пиппип, ты пришел как раз вовремя. Можешь поужинать. Отличный датский ужин, - сказал Станислав.

Мы не заставляем себя упрашивать и садимся за стол.

–Кто из вас видел «Эмпресс», английский корабль?
– спрашиваю я в то время, как все мы сидим за столом, уплетая за обе щеки.

–Он уже порядочно времени здесь.

–Хорошая девчонка, - откликаюсь я.

–Сверху шик, а внизу - пшик, - говорит один из датчан.

–Что?
– спрашиваю я.
– Пшик? Почему пшик? Ведь в ней все натурально.

–Конечно, натурально, - отзывается кто-то из присутствующих.
– Можешь наняться в любое время. За мед и шоколад. Каждый день там пир. Жаркое и пудинг.

–Да ну тебя к чертям, говори ясней, - кричу я ему.
– В чем дело? Я уже справлялся. Не берут.

–Друг ты мой, ты что ли вчера только впервые глотнул морской воды? Не похоже на это. Ведь это же корабль смерти.

–Да ты с ума спятил?
– кричу я ему.

–Корабль смерти, говорят тебе, - повторяет датчанин, наливая себе кофе.
– Хочешь еще кофе? У нас молока, сахару и масла сколько угодно. Можешь взять с собой банку молока. Хочешь?

–Твой вопрос растрогал меня до слез, - говорю я ему и наполняю свою чашку кофе, настоящим, чистейшим мокко. Я уже забыл его вкус, потому что на «Иорикке» нам давали суррогат с двадцатью процентами настоящего кофе, боясь за наши сердца.

–Корабль смерти, повторяю тебе еще раз.

–Что ты хочешь этим сказать? Что «Эмпресс» перевозит трупы павших на войне американцев из Франции в Америку, чтобы матери могли посадить их в цветочные горшки, гордясь геройством сына и одушевляясь идеей последней войны во имя прекращения всех войн?