До чего же увлекательно наблюдать за актерами. Как им удается, не прилагая никаких видимых усилий, быть такими интересными? Просто глаз не оторвать. Джасмин хотелось знать о них все, и одновременно, как это ни странно, она получала особое удовольствие именно в эти минуты, пока еще не успела узнать их настолько хорошо, чтобы распознать определенный умысел в их поведении. Все это походило на просмотр яркого цветного иностранного фильма без перевода. Джаз ничего не хотела пропустить. Ее взгляд перебегал от одного к другому. Время от времени девушка усилием воли переводила его со звезд на простых смертных вроде нее самой, но удержать его на них не могла. Звезды были так пленительны.

Появился высокий блондин, внимательно вглядывавшийся во всех присутствующих. Он напоминал Джаз большого золотистого лабрадора, пытающегося отыскать брошенную палку. У него были лучистые голубые глаза и румянец на щеках. Девушка никак не могла вспомнить, в какой пьесе или программе она его видела, но лицо его ей было хорошо знакомо. Он сел на стул у стены прямо напротив и стал тихо изучать текст. К удивлению Джаз, красавица в куртке подошла к нему и села рядом. Было видно, что они очень хорошо знали друг друга и потому обходились без слов. Вскоре к девушке в куртке подошла ее приятельница, пониже ростом и не такая шикарная. Ее сопровождал мужчина, лицо которого выражало не то озабоченность, не то растерянность.

Впервые в жизни Джаз могла наблюдать за людьми, не вызывая у них никакого недовольства, и именно это составляло для нее главную прелесть. Обычно, наблюдая за кем-нибудь, журналистке приходилось делать это очень скрытно, искоса бросая быстрые взгляды, иначе люди начинали глазеть на нее в ответ. Но эти актеры, казалось, ничего другого и не ожидали, более того, некоторые из них с радостью разыгрывали только для Джаз настоящий спектакль. «Интересно, что будет, — думала она, — если я сейчас встану и выйду из комнаты? Они, наверное, лишившись публики, просто повалятся на пол в одну молчаливую кучу и будут ждать появления следующего зрителя, чтобы все начать сначала». А, может, они и правда не замечают ее, никому не известную девушку?

Наконец Джасмин отвела от них взгляд и посмотрела на дверь. И увидела в дверном проеме лицо, от созерцания которого у нее все внутри сжалось. Не то чтобы это было уж очень неприятное лицо — даже теперь Джаз находила в нем определенную привлекательность, оставлявшую, однако, ее уже равнодушной. На лице, которое она теперь с трудом выносила, играла приторная улыбка. Тем не менее какая-то непонятная ей самой сила мешала Джасмин отвести глаза. Лицо это было до неприличия женственным: бледная кожа, полные красные губы и румяные щеки. Венчала его копна темных волос, зачесанных наверх по последней французской моде и густо умащенных бриолином. Рот, как всегда, кривился в натянутой улыбке, а глаза, которые Джаз так хорошо знала, бегали по всей комнате. Через некоторое время они остановились на ней. Доля секунды — и эти яркие глаза встретились с ней взглядом. Момент узнавания — и вот уже они наполнились подобающей случаю сердечностью.

— Джасмин Филд! Сколько лет, сколько зим! Мне следовало догадаться, что и ты здесь будешь, — сказал Гилберт Валентайн, ее бывший коллега, а ныне театральный журналист с огромным апломбом, пишущий для маленького элитного театрального журнала с не меньшим апломбом. Она знала, что Гилберт на полном серьезе считал себя выдающимся журналистом, — да и вообще выдающейся личностью, — хотя всем было ясно, что он просто использовал свое привилегированное положение, позволявшее ему посещать все закрытые просмотры и актерские тусовки, для того чтобы к своей успешной карьере журналиста добавить еще одно амплуа — источника жареных сплетен для глянцевых журналов. Делал он это не ради денег, хотя деньги никогда не помешают, а ради особой славы, которой он так жаждал. Быть известным в кругу самых страстных охотников за славой — не это ли уже огромное достижение?

Гилберт Валентайн был человеком опасным. Еще делая самые первые шаги в театральных кругах, он, хамелеон по натуре, усвоил жеманную манеру общения с целью понравиться своим жертвам. И до сих пор не мог от нее избавиться. Гилберт полностью вошел в роль и держался как истинный актер-трагик. И его манера поведения и все остальное в нем было лживым. Именно из-за таких, как он, журналистов и не любили: вечно он всех актеров выставлял в дурном свете. А если они не приглашали его на свои тусовки, Валентайн все равно умудрялся добывать о них сплетни через кого-нибудь из актерской братии, жаждущего подлизаться к нему. Так что актерам деваться было некуда, и они общались с ним как с приятелем, причем многие из них неплохо справлялись с этой ролью, может быть, лучшей в их жизни. Хотя умаслить Гилберта было не так уж и сложно. Для этого требовалось только одно — рассыпаться в комплиментах по поводу его творений. У Гилберта была своя ахиллесова пята — он сомневался в качестве своей работы. Валентайн был из тех, кто дожидается появления своего некролога, предвкушая, как все редакторы лучших газет будут бить себя в грудь и стенать, что они никогда не публиковали на своих страницах опусы этого гения. Ему и в голову не приходило, что его некролог уже написан и хранится в папке на букву Д — «Дрянь».

— А я и не знал, что ты у нас неудавшаяся актриса! — покровительственно пропел он. Можно подумать, что у Джаз меньше прав прийти на прослушивание, чем у него самого. Гилберт присел рядом.

Ей так нестерпимо хотелось осадить его, заявив: «Как, впрочем, и ты», — но Джасмин прекрасно понимала, это лишь умалит ее достоинство. Что очень огорчало девушку.

Так что она просто улыбнулась и сказала:

— Ну, зато теперь ты знаешь обо мне все.

— Боюсь, не все, — самодовольно улыбнулся Валентайн. — Как дела в вашем милом маленьком дамском журнальчике?

Джаз вполне могла бы напомнить ему общеизвестную статистику: читательская аудитория «Ура!» — ее «маленького дамского журнальчика» — была на три четверти миллиона больше, чем у его элитного журнала. Но вместо этого она лишь глубоко вздохнула и сдержанно произнесла:

— Неплохо, спасибо.

— Вот и замечательно, — проворковал он.

— А как дела в мире театральной журналистики, где все отличаются тонким художественным вкусом?

Гилберт тяжело вздохнул, потер глаза пухлыми, белыми руками, но тут же спохватился — лучше этого не делать, так как набриалиненные волосы спадали прямо на глаза. Джаз заволновалась: уж не намерен ли он случайно пробоваться на роль Дарси?