– Сколько бы ни заняло… на тебя вся моя надежда, – тихо проронила Лесияра.

Также они обговорили новый срочный заказ на оружие для светлореченских воинов. Это означало, что Твердяне и её помощницам снова придётся дневать и ночевать на работе, но оружейница спокойно и безропотно восприняла эту новость.

– Что ж, нам не привыкать, – кивнула она. – Надо так надо, от работы мы никогда не отлынивали, не откажемся и сейчас.

– Тебя я освобождаю от всей прочей работы, чтобы ничто тебя не отвлекало от перековки вещего меча, – сказала Лесияра. – А с заказом и без тебя справятся.

– Воля твоя, государыня, – склонила голову Твердяна.

Любима хныкала:

– Я хочу гулять только с тобой… А ежели Ждана тоже пойдёт, я уйду! Ноги моей там не будет…

Пока няньки одевали княжну, Лесияра ждала у окна. Ей пришло в голову устроить семейную прогулку с детьми в саду; впрочем, судя по воплям Любимы, теперь уже ей начало казаться, что из этой затеи выйдет не слишком много хорошего. Всё ещё снедаемая ревностью младшая дочка наотрез отказывалась проводить время вместе с Жданой, и приходилось едва ли не силой тащить её на эту прогулку.

– Милая, Ждана – моя избранница, – вздохнула Лесияра. – Она – моя невеста, а впоследствии станет женой, это уже решённое дело. Я люблю вас обеих, поэтому надо вам как-то подружиться. Зря ты так упрямствуешь, доченька… Ждану весьма печалит то, что ты никак не хочешь её принять. Она бы очень хотела стать тебе любящей матушкой.

– Не хочу… Она никогда не заменит матушку, – плакала Любима.

Она знала Златоцвету только со слов Лесияры, но благодаря красочности, сердечному теплу и нежности, которыми княгиня наполняла свои рассказы о супруге, девочка полюбила покойную мать так, будто помнила её сама. Она вырывалась, отказываясь надевать шубку, и няньки уже выбились из сил, возясь с такой непослушной подопечной.

– Речь и не идёт о замене, родная, – терпеливо пыталась объяснить княгиня. – Матушка Златоцвета останется в наших сердцах на своём месте, никто и никогда её не забудет. Но найдётся место и для Жданы. Подумай: прежде семья была – только ты да я, а у Светолики, Огнеславы да Лебедяны свои заботы, они уж отделились и редко нас навещают… А теперь нас станет много. Ты, я, Ждана и мальчики – согласись, так ведь намного веселее!

Слёзы брызнули из глаз Любимы ручьями. Она принялась топать ножками, неуправляемо крича:

– Не хочу, не хочу, не хочу-у-у!…

Сердце Лесияры было отнюдь не из камня, слёзы любимой дочки всегда терзали его, как раскалённые щипцы. Как итог – там, где, быть может, следовало бы проявить твёрдость и строгость, Лесияра, тая от жалости и нежности, спешила успокоить Любиму и дать ей требуемое. Понимая, что этим только балует и портит дочь, она, тем не менее, не могла выносить слёз княжны. Вот и сейчас, потрясённая силой рыданий Любимы, она присела и протянула к ней руки, чтобы заключить в объятия.

– Любима… родная моя, ну что ты!

– Не хочу… пусти, пусти! – верещала девочка, противясь рукам родительницы.

Няньки качали головами:

– Ай-ай-ай, княжна, разве так можно себя вести!

Любима не внимала никаким увещеваниям. Охваченная припадком возбуждения, она превзошла саму себя: вырываясь от Лесияры, она стукнула её кулачком, вскользь угодив по скуле. Няньки в ужасе сгрудились в кучку… Ещё никогда княжна Любима не выходила из повиновения настолько, что осмеливалась бы поднять руку на свою родительницу. Это было уже слишком, и за таким поведением могло последовать только суровое наказание.

Удар детской ручки был слабым, но достаточным, чтобы терпение Лесияры лопнуло. Она никогда не наказывала дочь телесно, действуя с ней лаской, и сейчас тоже чувствовала себя не вправе подвергать маленькую княжну порке. «Сама виновата, избаловала – вот и получай теперь, пожинай посеянное», – стукнула в виски горькая мысль, а сердце покрылось ледяной корочкой негодования и на саму себя, и на дочь. Как же так вышло, что она, повелительница женщин-кошек, справлялась с государственными и военными делами, но не могла справиться с одной маленькой девочкой?…

– Хорошо, не хочешь – как хочешь, – сказала княгиня сухо, отступая. – Никто тебя не неволит. Но ты огорчаешь меня, доченька, ты разбиваешь мне сердце. Ты сделала мне очень больно… Гулять мы пойдём без тебя, а ты будешь сидеть в своих покоях под надзором. Никаких кукол, никаких игр. Сказки на ночь тоже не будет, спать ты ляжешь сама, без меня.

Крик уже прекратился, Любима застыла с дрожащими на глазах слезами, по-видимому, осознав, что зашла слишком далеко и сделала нечто страшное и непростительное. Гораздо ужаснее любых телесных наказаний для неё была холодность и отдаление Лесияры, и она засеменила следом за уходящей родительницей, протягивая к ней руки.