Берёзка выглядела такой потрясённой, что Цветанка удивилась: неужели у той за всё это время ни разу не появилось хоть малюсенького подозрения?

«Ну, смотри», – вздохнула она обречённо.

Чтобы развеять все сомнения окончательно, она на глазах у Берёзки разделась догола, быстро, резко и сердито срывая и отшвыривая от себя одежду. Портки повисли на кусте смородины, рубашка раскинула рукава в стороны на зелёном пушистом ковре травы, шапку Цветанка бросила оземь и вызывающе встряхнула волосами. Ничему не удивляющееся солнце обняло её плоскую, сухонькую и мальчишески-угловатую фигуру, а Берёзка залилась сплошным яблочным румянцем, до самых глаз закрыв лицо задрожавшими пальцами.

«Ну, видишь? – усмехнулась воровка, не стыдясь наготы и не пытаясь ничего прикрыть руками. – Ты ж не слепая – давно, поди, приметила, что при вас я одёжи никогда не снимаю… Неужто тебя это не навело ни на какие мысли?»

«Ты же сам… сама… сам… – запутавшись, забормотала Берёзка, – сказал… что у тебя рубцы уродливые от ожогов по телу, оттого ты и не хочешь раздеваться…»

Честно признаться, Цветанка и сама часто не могла удержать в памяти всех своих небылиц и уловок. Это объяснение она и уж и позабыла, но теперь это не имело значения.

«Никаких ожогов нет, гляди, – Цветанка повернулась вокруг себя. – Обманывала я всех, и от лжи этой, признаться, устала. Но девкой быть не хочу, другой у меня норов. Девке молчаливой, скромной да покорной быть надлежит, а я – отчаянная головушка: и язык свой сдерживать не подумаю, и в морду дам, да и ножиком, ежели надо, пырну. Обратной дороги мне уж нет: коли откроюсь всем, придётся мне жить с недоброй молвой о себе, и никому не докажешь, что я такой же человек, как мужчина – ничем не хуже. Мужчиной быть выгоднее, а бабу даже за человека не считают. Женщина дешевле коня и чуть дороже собаки. Ты будешь с этим мириться? Наверно, будешь… А вот я – нет. Ни за какие коврижки».

Умолкнув, Цветанка принялась неторопливо одеваться – устало, с ленцой и безразличием. Ей и правда стало на всё плевать. Ветер сочувственно гладил спину, а смородина источала своё цепляющее сердце и душу, ласковое и тёплое благоухание. Весна отстранённо наблюдала с небесной высоты… Наверно, всё это казалось ей суетой. Одежда снова скрыла и без того не слишком-то женственное, сухопарое тело Цветанки: маленькую грудь под просторной рубахой было не отличить от мальчишеской.

«Не знаю, зачем я тебе всё это говорю… – Завязав портки, Цветанка опустилась на траву. – Сомневаюсь даже, что ты поймёшь меня. Ты – не такая, как я. Что ещё сказать? Ну… Не болтай о том, что ты услышала и увидела сейчас. Мне ещё жить в этом городе».

Солнцу, небу и смородине было всё равно, кто Цветанка на самом деле: они принимали её любой, и за это она не могла не быть им благодарной. Печаль пахла смородиновыми почками, а ресницы воровки отяжелели от задумчивых солнечных радуг, в то время как Берёзка, постояв немного с закрытым ладонями лицом, развернулась и побежала прочь.

Оставшись одна, Цветанка с горькой усмешкой ловила побледневшими щеками солнечное тепло. Не поймёт Берёзка, не примет – ну и ладно… Главное – отвадить её, чтоб не пыталась сорвать с Цветанкиного сердца чёрный плащ гордого одиночества, в который оно закуталось, не видя удачи в любви: Нежана досталась Бажену Островидичу, Иву у неё отняло моровое поветрие. Надежда на лучшее пыталась вставить в поток унылых мыслей своё робкое слово, но Цветанка не слушала. Она больше не хотела боли и потерь. А может, такова плата за удачу в воровских делах? Ничто на свете не даётся даром, Цветанка убедилась в этом давно.

Она долго пробыла у реки, предаваясь невесёлым раздумьям, а когда вернулась домой, то оказалось, что Берёзка всё ещё где-то пропадала. Обед никто не приготовил, и рассерженная Цветанка сама принялась за дело. Наварив каши, она смотрела, как ребята уплетают её из одного большого горшка, а про себя думала: пора этих лоботрясов как-то в жизни устраивать. Хотя бы тех, кто постарше: не вечно же ей их кормить, в самом деле! Отдать учиться какому-нибудь полезному ремеслу, чтоб в будущем сами смогли себе на жизнь зарабатывать… Кто в учёбе не горазд будет – пусть нанимается хотя бы пастушонком или работником на огороды. Пока ребята беспечно лопали кашу, голова Цветанки пухла от забот.

«С Берёзкой тоже надо что-то делать, – думала она. – Может, и правда замуж выдать? Только не за негодяя или прощелыгу какого-нибудь, а обязательно за хорошего парня. Пускай бедного – на бесприданницу не много женихов польстится – но чтоб непременно был человеком славным и добрым, чтоб Берёзку не обижал. Впрочем, приданое можно и купить… Взять, скажем, ссуду у Жиги, а потом потихоньку выплатить долг…»

Своей собственной, одинокой и непутёвой доли Берёзке Цветанка не желала, хотя и неволить «сестрёнку» ей, строго говоря, тоже не хотелось: слишком свеж был в её сердце пример Нежаны, которую замуж выдали родители. Становиться для Берёзки таким родителем Цветанке было не по нутру, но, с другой стороны, куда ни кинь – всюду клин. Куда податься девице-сироте, как выжить? Себя надёжной «стеной» для Берёзки она не считала: в любой день воровская удача могла отвернуться. Что, если её схватят? Бабушка уж совсем стара и слепа, не справиться им одним… Вздрогнув, Цветанка сжала своё янтарное ожерелье.

«Не оставь меня, матушка, – чувствуя слёзы в горле, мысленно обращалась она к источнику тёплого света. – Ты видишь: не для себя мне это нужно. Мне о ребятах думать надо… Вон у меня их сколько. И Берёзка… Да где ж её носит-то, засранку этакую?» – Вынырнув из размышлений, Цветанка тревожно подошла к окну, но ничего, кроме привычной крапивы да лопухов у забора, не увидела…

Берёзка и правда что-то слишком долго отсутствовала. Со слов ребят Цветанка поняла, что та так и не возвращалась с реки, где у них произошёл разговор с взаимными признаниями. Беспокойство шевельнулось колючим комочком, вонзило свои иглы в сердце.