Девушка не обращала на его сетования никакого внимания. Приведя ему бороду в приличный вид, она перешла к подстриганию волос.

«Готово!» – сказала она наконец, стряхивая рыжевато-русые обрезки с его плеч.

Мужик расплатился несколькими серебряниками, а девушка вымыла инструменты в котелке с пенистым отваром мыльного корня, потом ополоснула водой из кувшина и вытерла насухо полотенцем, висевшим у неё на плече. Несчастный мужик уковылял на полусогнутых ногах, трясясь крупной дрожью и смахивая слёзы.

«Ну, кто смелый? – с вызывающей усмешкой спросила брадобрейша, поблёскивая травянисто-изумрудными глазами. – Подходи!»

При улыбке у неё во рту показались небольшие заострённые клыки.

Цветанка сама не поняла, как оказалась на складном деревянном стульчике с сиденьем из куска кожи. Пепельная метель волос и ядовитое зелье глаз девушки были знакомы ей до звериной тоски под сердцем, до подлунного воя, до стона. Это лицо Цветанка узнала бы из тысяч: именно его она видела на рассветной озёрной глади, именно этим лицом бредил призрачный волк, показывая его снова и снова. Но зачем он это делал? Чего хотел добиться? Чтобы Цветанка опасалась зеленоглазой девы? Или что-то ей сказала? Или, может быть, чем-то помогла?

«Открой рот, – велела девушка. И, заглянув, хмыкнула: – Ха, да твои зубы целёхоньки! Не морочь мне голову, брысь отсюда!»

Пришлось встать и отойти в сторону – с невидимой стрелой в сердце, отравленной ядом лунной ночи. За это бесцеремонное «брысь» хотелось схватить девицу за руку, притянуть к себе и… А вот что дальше? Цветанка терялась. Отшлёпать? Оттаскать за косу? А может, поцеловать? Она была не в силах покинуть рынок и, словно прикованная невидимой цепью, бродила около места, где работала девушка. На стульчик садились новые и новые желающие: пусть вырывание зубов и выглядело устрашающе, но нужда избавиться от боли оказывалась, видимо, сильнее страха. А заодно люди и подстригались, и подравнивали бороды. Стрижка была одна – «под горшок».

У Цветанки уже гудели и подкашивались ноги, в животе горел голод, а она всё не могла уйти. Наконец под вечер пепельноволосая девица убрала посуду, полотенце и передник в мешок, сунула под мышку сложенный стульчик и направилась прочь с рынка. На поясе у неё вместе с инструментами позвякивал кошелёк с сегодняшней выручкой. Это была последняя возможность с ней заговорить, и Цветанка решилась на дерзкий шаг – тот же, какой помог ей познакомиться и с Дарёной.

Как бы нечаянно столкнувшись с девушкой, она незаметно завладела её деньгами. Та прошла ещё несколько шагов, но потом остановилась и обернулась к Цветанке. Её лицо оказалось совсем не разгневанным, а лукаво-игривым, и у воровки невольно расплылась ответная улыбка от уха до уха… Дурацкая, наверно, да и в голове было пусто – ни одного умного слова, чтоб завязать разговор.

«А ну-ка, отдай то, что тебе не принадлежит», – сказала девушка.

«Скажешь, как тебя зовут – отдам», – наобум брякнула Цветанка.

«Звать меня Серебрицей, – последовал ответ, и обладательница пепельной косы протянула ладонь. – Ну?»

Цветанка выудила из кошелька одну монету и положила на ладонь Серебрицы. Та возмущённо сверкнула изумрудными глазами.

«Эй, а остальное?»

«А мы не уговаривались, сколько я тебе отдам, – хитро улыбнулась Цветанка. – Угостишь меня – верну и остальное».

«В гости, значит, напрашиваешься? – Серебрица окинула воровку оценивающим взглядом сквозь прищур длинных ресниц. – Ну, пошли».

Окрылённая тем, что всё получилось так легко, Цветанка бросилась следом. Серебрица шагала размашисто и скоро, как будто и не провела целый день на ногах, и воровка еле за нею поспевала.

«А ловко ты зубы… того… выдираешь, – нашла она наконец слова для беседы. – Жуть прямо!»

Серебрица усмехнулась.

«А тебя-то как звать?»

«Меня? Э-э… Зайцем кличут», – тут же напряглась воровка. Опять эта проклятая двойственность…

В глазах новой знакомой распахнулась затягивающая, как болото, зелёная вечность.

«Зайцем люди кличут, а матушка как назвала?» – спросила она.

Теперь, вблизи, она казалась не такой уж и юной. Странное это было сочетание: на гладком девичьем личике – пугающе изменчивые глаза, то с ядовитой сумасшедшинкой, язвительно-кислой, как незрелое яблоко, то вдруг прохладно-усталые и проницательные, полные жутковатой многовековой мудрости Волчьих Лесов.

«Матушки своей я не помню, – сказала Цветанка с непонятно откуда взявшейся откровенностью. – Меня бабушка воспитала… Она меня, видно, и назвала… Цветанкой. А Зайцем меня за быстроту прозвали».

Жила Серебрица в ветхой лачуге у моря. Домик стоял на отшибе, вдали от рыбацких хижин, которые отгородились от него развешенными для просушки сетями – путаными, драными, с застрявшими в ячейках ошмётками водорослей. Девушка первой скользнула внутрь, а Цветанка на несколько мгновений замешкалась на крылечке: к чему всё-таки было то видение лица Серебрицы на водной поверхности? Что волк хотел этим сказать?