Новости с полей брани приносила Шумилка, изредка заглядывая домой на побывку. Не зря она сызмальства упражнялась в стрельбе: теперь непоседливая сестра задумчивой Светозары слыла лучшей лучницей если не во всём белогорском войске, то в своём полку – точно.

– И когда же эта напасть-то закончится? – вздыхала матушка Крылинка.

– Закончится, бабуль, куда ж она денется? – обнимала её за плечи Шумилка. – Рать-то болотная, что из Мёртвых топей поднялась, сама себя повоевала, как только предводителя с жезлом лишилась. Здорово помогли нам и наши прародительницы. Теперь они на свои места вернулись, а государыня Лесияра не стала их задерживать: хорошего понемножку, да и покой ушедших надо уважать. Теперь, когда на востоке всё чисто, на западе мы навиев уже и сами прищучим. Они-то как рассчитывали? Зажать нас в тиски с двух сторон, измором взять – ан нет, не вышло. И не выйдет впредь!

– Да поможет нам в том Лаладин свет! – Крылинка поднялась из-за стола и принялась обминать тесто. – Ты, дитятко, надолго ль домой?

– На два денька, бабусь, – сказала Шумилка. – Сама понимаешь – война, некогда долго рассиживаться.

– Да как не понять? – вздохнула Крылинка. – Ну, и то ладно – хоть пирогом тебя угостить успею.

– А с чем пирог? – сразу оживилась Шумилка, большая любительница сытной и вкусной домашней еды.

– Так с рыбой, вестимо, – заиграв ласковыми морщинками у глаз, улыбнулась супруга главы семейства. – Свеженькая – Огнеслава с сестрицей твоей вчерась наловили. Дарёнка! Айда помогать мне… Авось, за делом-то не затоскуешь. Тесто поспело, неси начинку!

Уже почищенная и выпотрошенная рыба лежала в саду, прикопанная в сугробе. Из-за живота сгибаться стало уже не так-то просто, и Дарёна ухватилась за шершавый ствол яблони. Опустившись сначала на одно колено, а потом на второе, она принялась разгребать снег, леденивший пальцы и таявший на коже прозрачными крупинками. Показались серебристые тушки, источавшие холодный, резкий рыбный запах, прочно связанный в сердце Дарёны с Младой… Перед её мысленным взором встала чёрная облизывающаяся морда синеглазой кошки, и тёплые слезинки закапали на окоченевшие от снега пальцы. Из груди рвался вой, но Дарёна закусила губу и удержала его внутри.

Матушка Крылинка тут же заметила её красные глаза и только вздохнула. Пока рыба оттаивала на растопленной печке, Дарёна резала кольцами лук, чтобы всем казалось, будто она плачет именно от него… Смешная и глупая затея! И у Крылинки, и у Зорицы, и у Рагны болело сердце о Младе – кого из них она пыталась обмануть? А когда образ чёрной кошки вставал перед глазами, тут уже никакой лук не мог скрыть правды. Пальцы сводило от желания зарыться в тёплый шелковистый мех; а что за блаженство – устроиться внутри уютного и мягкого мурчащего клубка, гладя усатую морду и почёсывая за ушами… Всё это осталось в беззаботном прошлом, отделённом от настоящего ледяным клинком войны.

– Скоро пирог с рыбой поспеет, – шептала Дарёна, склоняясь над Младой и нежно вороша чёрные кудри. – Ты же любишь рыбку, родная? Вукмира не велела тебе её давать, но один кусочек, думаю, не повредит.

Нет, не дрогнули пушистые метёлочки ресниц в ответ на слово «рыба». Когда готовый пирог достали и разрезали, Дарёна взяла один ломтик для Млады; заботливо выбрав из куска рыбы кости, она поводила им перед носом супруги… В ней дрожала, надламываясь, соломинка надежды: если на знакомый и любимый запах откликнется тело, то и душа, быть может, где-то отзовётся. Сердце тепло и радостно ёкнуло: ноздри Млады чутко шевельнулись.

– Ну вот, почуяла рыбку! – тихонько засмеялась Дарёна. – Давай же, моя лада, просыпайся!

Синеяхонтовые глаза приоткрылись – как и прежде, мутные и тусклые, без тени мысли и чувства. Убедившись, что все косточки тщательно удалены, Дарёна понемножку скормила Младе весь кусок рыбы.

– Вот и славно… Вот и умница, – шептала она, вытирая набегающие слёзы.

Пропитанную рыбным соком и покрытую колечками печёного лука корочку Дарёна сжевала сама.

Каждое утро, едва открыв глаза, она спешила к супруге, а потом и вовсе устроила себе постель в комнате, где та лежала. Сон стал нервным и чутким, сквозь его прозрачную и редкую пелену Дарёна слышала каждый шорох и стон. Время от времени в дыхании Млады появлялся хрип, от которого нутро Дарёны пронзал холод, заставляя её в тревоге приставать к Вукмире:

– Почему она так дышит?

Жрица успокаивала:

– У неё просто горло слишком расслаблено во сне, вот и хрипит. Ничего страшного.

Но беспокойство не отпускало, грызло Дарёну беспрестанно, и она всякий раз стремилась перевернуть Младу на бок, боясь, чтоб та не задохнулась. К облегчению Дарёны, в таком положении хрип пропадал. Лицо синеглазой кошки осунулось, брови угрюмее нависли над глубоко ввалившимися глазами, а виски тронула первая изморозь седины; всё большее сходство с Твердяной проступало в заострившихся и чуть постаревших чертах Млады. Дарёне до стеснения в груди, до горького кома в горле не хватало её хищновато-обаятельной, светлой и открытой улыбки, и она иногда сама пальцами приподнимала уголки родных губ. Это беспомощное, слабое подобие, увы, не могло так же греть и чаровать душу, как настоящая улыбка.