– Ты так сладко спала, лада, что было жаль тебя будить, – виновато улыбнулась Искра. – Долгие проводы – лишние слёзы, сама знаешь… Да не вышло уйти неслышно.

Злату удалось немного успокоить мурлыканьем, и Лебедяна приняла её с рук Искры.

– Ты постой, погоди! Я тебе хоть смену чистую с собой дам, – засуетилась она, укладывая дочку на печную лежанку.

Увязанные в узелок рубашки исчезли в недрах вещевого мешка Искры, и та, прильнув к губам Лебедяны коротким, но крепким поцелуем, растворилась в лучах зари. Умом княгиня понимала, что разлука будет недолгой, но сердце рвалось вслед и роняло на снег кровавые капли-бусинки.

Со вчерашнего дня осталось много баранины, и обед можно было не готовить, а поэтому Лебедяна занялась шерстью: растеребила, отделила грубую от тонкой, промыла и высушила на горячей печке, прочесала. Бузинка вырезала для Златы белку, попутно рассказывая девочке о повадках этого пышнохвостого зверька; у Лебедяны за работой высохли слёзы, сердце отмякло, и она с улыбкой прислушивалась к разговору.

Иволга тем временем со стуком поставила вёдра с водой около печки и бросила рукавицы на лавку. С самого утра она была необъяснимо мрачной, её светлые глаза колюче поблёскивали, а губы то и дело кривились.

– Чего это ты смурная такая нынче? – полюбопытствовала Бузинка. – Не с той ноги встала?

– Не твоего ума дело, – буркнула та, садясь на лавку и далеко протягивая свои длинные ноги.

Лебедяна, собиравшая прочёсанную шерсть в кудель, спросила:

– И всё-таки, Иволга, что тебя снедает? Может, случилось чего?

– Ничего, госпожа, не случилось, – угрюмо хмыкнула дружинница. – Так, мысли всякие. Не бери в голову.

Но княгине не давал покоя хмурый вид охранницы, и она стала настаивать:

– Прошу тебя, Иволга, скажи мне, что тебя мучит? Может, я смогу как-то помочь тебе, утешить или подсказать?

Та кисло поморщилась, покачивая носком сапога и глядя за окно, а потом устремила на Лебедяну отстранённый и чужой, пристально-колкий взор.

– Ну, воля твоя, госпожа, только тогда не обижайся. Думается мне вот что… Неправильно это всё как-то.

– Что неправильно? – удивилась Лебедяна, ощущая смутный укол тревоги.

– Ну… – Иволга неопределённо взмахнула в воздухе пальцами. – Ты уж не серчай, я что думаю, то и говорю. Не мне тебя судить, однако негоже это – от живого мужа блудить и детей на стороне наживать. По моему разумению, супруг иль супруга судьбой даётся, и узы брака надо чтить. Всем ты, госпожа, взяла – и умом, и красой, и хозяйственностью, и сердце моё к тебе сперва потянулось, а теперь будто бы корёжит меня. Сделанного, конечно, назад не воротишь, но… Душа у меня горит, словно бы стыд какой-то одолевает. Но не за себя мне горько – за тебя. Точно цветок прекрасный увидела, а один лепесток у него оторван…

С каждым словом Иволги Лебедяна словно погружалась в ледяную воду. Руки повисли, налившись мертвенной тяжестью, а нутро подёргивалось инеем. Кожей княгиня чувствовала, как от холодеющих щёк отливала кровь, а на сердце бурлили сотни горестных и хлёстких слов, не находя выхода сквозь стиснутое комом слёз горло.

Денница молчаливо притаилась за очередной корзинкой: видно, опасалась вмешиваться в разговор, принявший столь неприятный оборот. Бузинка же, перехватив взгляд Лебедяны, переменилась в лице: на скулах заходили желваки, челюсти сурово стиснулись. Она отложила фигурку, которую вырезала, и поднялась на ноги.

– Неладно ты, сестрица, поступаешь, – сдержанно проговорила она. – Дитя слушает, а ты такое о его матери говоришь… Выйдем-ка на двор: парой слов мне с тобою перекинуться надобно.

При виде её туго сжавшихся кулаков Лебедяна заподозрила, какие «слова» белокурая кошка задумала сказать, но подняться и воспрепятствовать не могла: ноги словно отнялись, расслабленные и безжизненные. Иволга с усмешкой и вразвалочку, словно бы нехотя последовала за Бузинкой, а Злата проводила их взглядом, полным недоумения и смутного беспокойства. Некоторое время кошки провели снаружи, за дверью слышалась какая-то возня; сердце Лебедяны гулко вело отсчёт этим мучительным мгновениям, пока наконец Бузинка не перешагнула порог дома – как и прежде, невозмутимая и сдержанная. Только сбитые костяшки на её правом кулаке грозно алели…

– Ну, про что я рассказывала-то? – Дружинница как ни в чём не бывало улыбнулась девочке, подхватила её и усадила к себе на колени.

– Как белка орешки на зиму запасает, – пискнула Злата.

– Ага! Ну так вот, слушай дальше…

Не утерпев, Лебедяна на подкашивающихся ногах выбралась во двор. Угрюмая, разъярённая Иволга расхаживала из стороны в сторону, прикладывая снег к разбитой губе и распухшей, лиловой скуле. Судя по красноречивым следам стычки, она схлопотала, по меньшей мере, два удара.