Хлопья осыпающейся, как извёстка, маски открыли под собой лицо старухи. Каждая трещина на улыбающейся личине соответствовала глубокой отметине времени на дряблой коже, и только глаза выделялись своей пронзительностью и ясной молодостью. Узнавание медленно пускало ростки из изумлённой души Нелли… Седые космы колыхались в тихих струях живого тумана, слёзы катились по морщинистым щекам, а иссушенные старостью губы шевелились в скорбном шёпоте.

– Я боюсь, что люди меня осудят… Что они будут плевать в меня, потому что я люблю не мужчин, а женщин. Я боюсь, что потеряю работу. Я боюсь, что останусь одинокой навсегда. Мне не вырастить дочь, это так трудно… Я боюсь, что она станет в классе изгоем из-за меня. Дети так жестоки… И взрослые тоже. Я боюсь введения ювенальной юстиции. Я боюсь органов соцопеки. Я боюсь, что что-нибудь случится с папой. Я боюсь смерти, потому что тогда Леська останется одна… Я так боюсь, Нелли! Я вся – олицетворение страхов. Они отнимают у меня силы, здоровье, пьют мою молодость. Что мне делать? Может быть, ты знаешь?

Если бы существовало зеркало, показывающее лица людей через много лет, Нелли увидела бы в нём эту женщину. Комочек страха, выброшенный из груди, мяукал у подножья дерева, и Нелли, подобрав пушистого зверька, присела рядом со своим коленопреклонённым двойником.

– Просто пожалей его и отпусти.

Старческие узловатые руки приняли жалобно пищащее создание, а глаза озарились улыбкой.

– Это – мой страх? – удивилась семидесятилетняя Нелли. – Такой маленький… И совсем не страшный.

Зверёк рассыпался в её руках песком и утёк сквозь пальцы.

А на плите шумел чайник. Набор прихваток на стене, ножи, упаковка чая, блюдо мандаринов – это была кухня её детства, а сама Нелли, словно переев молодильных яблок, стиснула своими детскими ручками руку отца – большую, сильную, с порослью жёстких волосков. Дух Нового года горчил предчувствием чего-то печального, Нелли томилась от непонятного груза на сердце. Под ёлкой она нашла куклу, обрадовалась, но счастье звенело грустными нотками.

– Ну, чего ты? – Отец подхватил её, усадил на своё колено и ласково подёргал за бантики.

– Папа, я не хочу, чтобы ты уходил, – осознав свою тоску и глотая тёплые слёзы, пролепетала Нелли.

– Все мы уходим, доченька. Нет вечных людей. – Отец чистил мандарин, и тот источал свежее благоухание, прочно сплетённое с Новым годом. – Ты ведь уже совсем взрослая у меня. Даже если я уйду, у тебя всё будет хорошо. Растение даёт семена и засыхает, а из семян растут его потомки. Так уж устроено в природе.

К очищенному мандарину протянулась детская рука, но не Нелли, а её дочери. Действие «молодильных яблок» повернулось вспять и для Нелли, и для отца: она превратилась во взрослую женщину, а волосы отца выбелило сединой.

– Папа… Ну пусть у Леськи ещё долго будет дедушка. Сделай ей к Новому году такой подарок!

Отец устало поднялся и пошёл в прихожую. Там он, задумчиво покряхтывая и сопя, надел дублёнку, шарф, шапку, обулся и вышел на лестничную площадку. Нелли устремилась следом, поддерживая его под руку: отец прихрамывал.

– Не надо, дочка, уж как-нибудь сам доковыляю, – улыбнулся он.

У подъезда их ждал знакомый «Рено Логан» – целёхонький, будто и не побывал в страшной аварии, а на руле лежали родные и любимые руки, столько раз ласкавшие Нелли.

– Такси заказывали? – Родные глаза улыбались с нездешним светом, но шею Влады охватывал железный обруч, от которого тянулась цепь. Другой конец этой цепи Нелли обнаружила прикованным к своей руке.

Очень усталая таксистка потягивала кофе из пластикового стаканчика. Ночная стоянка затянулась, потому что единственная пассажирка уже два года повторяла по телефону: «Ждите, я сейчас выйду. Не уезжайте, вы мне нужны». И таксистка ждала, прикованная цепью к этому заказу без возможности сдвинуться с мёртвой точки и продолжить свою дорогу. Двухгодичная ночь без восхода, нескончаемый кофе в стаканчике, не тающий снег под колёсами.

– Влада, я люблю тебя… Я очень хочу тебя отпустить, – прошептала наконец пассажирка, стоя у подъезда рядом со своим отцом. – Только я не знаю, как это сделать.

– Ключ у тебя в руках, – ответила таксистка.

Маленький золотой ключик, совсем как из сказки, сиял у Нелли на ладони. Он идеально подошёл к замку кандалов, и цепь растворилась в воздухе.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, родная. – Уверенная рука распахнула дверцу перед отцом Нелли. – Ну что, Вячеслав Фёдорович, едем? Или повремените ещё?

Нелли так и не узнала, что ответил отец: реальность завертелась водоворотом, и воронка выплюнула её на обтянутый дерматином диванчик в больничном коридоре. Плечо Киры служило ей подушкой, а рядом сидел почти двухметровый добрый молодец с короткой стрижкой. Его обтянутые голубыми джинсами колени растопырились в стороны, руки расслабленно повисли между ними, голова сонно запрокинулась, и на шее торчал щетинистый кадык. Услышав тихое похрапывание, Нелли улыбнулась. Длинные наивные ресницы, пухлый рот, красивые густые брови – сон разгладил лицо Ильи и освободил в его облике мальчишку, который сидит в каждом мужчине. Нелли ожидала увидеть щуплого и нескладного парня в очках, с засаленной шевелюрой и в безразмерном свитере, но когда они с Леськой приехали в больницу, на диванчике сидел вот этот разрушитель стереотипов, прижимая к локтевому сгибу ватку. Даже язык не поворачивался назвать его Крысом.