Так, едем семьдесят, не нарушаем. Обороты — четыре, надо повышать. Пробег уже под десять, наверное, пора менять масло. Когда он менял масло? Надо посмотреть в сервисной книге. Что ему там залили в последний раз, оригинальную синтетику, кажется? Да, какое, на хрен, масло?!

Вот так ты решила, да? Не повзрослела? Все еще восемнадцать? Ты ведешь себя, как тупая малолетка, Кира, ты в курсе?! Да и хрен с тобой! Твоя жизнь. Иди. Ложись под Козикова.

И тут он просто увидел. Так ярко, словно в лобовом стекле включили кино. Кира — тонкие пальцы и запястья, растрепанные волосы, татуировка на плече. Черные-черные глаза. И этот… рядом с ней. На ней?! Да провались оно все!

Золотисто-бежевое «вольво», подрезав машину в правом ряду, с легким дрифтом вошло в разворот напротив Малой Морской. Вслед донесся возмущенный вопль автомобильного гудка.

В обратную сторону поток был меньше. «Вольво» золотистой стрелой летело сквозь Невский, резко перестраиваясь из ряда в ряд. Молодой мужчина за рулем выполнял все действия автоматически, думая только о том, чтобы успеть. Если они уехали из ресторана — где он будет их искать?!

Придумал тоже: доверить Кире Артуровне такое ответственное дело — взрослеть! Не получается у нее пока. Не справляется самостоятельно. Придется и дальше вести за ручку. Сегодня, завтра, столько, сколько надо. Не бросать же ее одну с не до конца вставшей на место крышей.

То, что он все сделал правильно — Макс понял, когда подъехал к самому входу ресторана. Потому что Кира стояла на том же самом месте. Снова курила. Сейчас он был рад тому, что она курит. Значит, все правильно. Значит, все так, как и должно быть.

Перегнулся, резко открыл пассажирскую дверь.

— Садись.

Вышло негромко. Она стояла метрах в трех от него. В руке дымилась сигарета. Стояла и смотрела. Словно не видела его. Или — не верила. Ему.

— А ну живо в машину! — проревел Макс. Наверное, его было слышно даже внутри ресторана. Плевать. Главное, Кира его услышала.

Его крик словно сбросил с нее оцепенение. Полетел трассирующим снарядом окурок. Она сорвалась с места как спринтер после выстрела стартовым пистолетом. Зацепилась каблуком за поребрик. Снова не вписалась макушкой. В машину она не села — влетела кубарем. Сумочка упала на пол. Макс еще раз перегнулся и хлопнул пассажирской дверью — уже в обратную сторону.

С пробуксовкой колес и со второй передачи золотисто-бежевое «вольво» резко трогается с места. Через минуту машина вылетает на простор Невского. Протестующе пищит бортовой компьютер, помешанный на безопасности.

— Пристегнись, — зеленые глаза не отрываются от дороги.

Девушка на переднем пассажирском сиденье дрожащими пальцами послушно щелкает ремнем безопасности. Больше в салоне золотисто-бежевого «вольво» не произносится ни слова.

Облако взаимного молчания обволакивало их все дорогу до «Суоменлахти». Оно вышло с ними из машины, оно было с ними в лифте. И нарушил молчание Макс лишь в квартире, когда за ними закрылась дверь.

— Пойдем, — взял ее за руку. Пальцы у Киры холодные и чуть влажные.

Кира не ответила. Просто послушно, рука в руке, прошла следом. Туда, к его самому любимому месту, к панорамному окну, за которым поблескивал разукрашенный лунным светом Финский.

— Садись, — руки как-то привычно и внутренне правильно легли на ее плечи. И Кира удивительно мягко и плавно опустилась на пол, туда, в его логово, в разброс разнокалиберных подушек. Села по-турецки, лицом к окну. Правильно села. Точно так, как частенько сидел перед этим стеклом он сам. Поэтому Макс сел зеркальной копией у нее за спиной — точно так же, по-турецки, лицом к Финскому. И ее затылку. От ее волос пахло свежо и цветущим парком — ему почему-то вспомнилась последняя поездка в Варшаву и отцветающие каштаны. А ещекак-то раз он был в Варшаве в апреле — прямо из промозглой питерской то ли еще зимы, то ли уже весны с головой окунулся в дурманящее бело-розовое облако цветущих яблонь, вишен и слив. Тогда даже голова кружилась от запахов. Примерно как сейчас.

Голова немного кружилась. Злость давно ушла. Свои руки на ее плечах — это правильно. Словно прикрывал ей спину. Пока она делает первые взрослые шаги. Да. Надо же это как-то в слова облечь.

— Что ты видишь? — он наклонился к ее уху. Легкое и приятное головокружение не отступало.

— Вода, — негромко отозвалась Кира. — Финский.

— Я всегда хотел жить именно так. Видеть из окна Финский. Слушай… — Макс вздохнул. — Наверное, в прошлый раз я как-то невнятно выразился. Со мной редко, но бывает такое. Я что хотел сказать… — он протянул одну руку, подался чуть вперед, прижимаясь к ее плечам. Коснулся пальцем стекла. Стукнул. — Там — моя мечта. Я давно этого хотел. С университета еще, наверное. И я шел к этому. Я целенаправленно добивался этого. И, в конце концов — вот! — еще раз стукнул по стеклу. И с сожалением отодвинулся назад. — Я живу в квартире с видом на Финский — так, как я и мечтал.

Кира молчала. Ее силуэт на фоне ночного окна казался и нарисованным, и настоящим одновременно.

— Нет, Кир, я не хвастаюсь. — Макс еще раз вздохнул. Чтобы вдохнуть аромат ветра и цветущего сада от ее волос. — Было бы чем. Я о другом хотел сказать. Я хотел чего-то. И я добивался и получил именно то, чего я хотел. Я не верю, слышишь, не верю, — повторил он с нажимом, — что доля в «Артемиде» — это то, что ты на самом деле хочешь. Так ведь? — его пальцы сжались на ее плечах чуть сильнее. — Так?