— Скажите, Конрад, почему вы сносите пирамиду?

— В пику Веге, — откровенно признался я. — Чтобы дать вам понять, что если вам нужна эта планета и вы сумеете отобрать ее у нас, то получите ее в худшем состоянии, чем она была после Трех Дней. На ней не останется ничего, на что можно было бы поглазеть. Мы сожжем и остальную свою историю. Даже клочка вам не оставим.

Воздух с присвистом вышел из глубин его легких, что было веганским эквивалентом вздоха.

— Полагаю, это похвально, — сказал он. — Но мне так хотелось ее увидеть. Как по вашему, вы сможете когда-нибудь снова собрать ее? Может быть, в ближайшее время?

— А вы как думаете?

— Я заметил, что ваши люди тщательно метили каждый камень.

Я пожал плечами.

— Тогда у меня остается только один серьезный вопрос — о вашей любви к разрушению… — констатировал он.

— Какой именно?

— Это действительно искусство?

— Идите к черту.

Тут подошла вся наша компания. Я медленно покачал головой Диане и схватил Хасана за запястье — на достаточно долгий срок, чтобы оторвать прилепленную к ладони скотчем крошечную иглу, а потом позволил и ему также пожать руку веганца.

Скиммер, жужжа, опустился с темнеющего неба, на котором уже начинали проступать звезды, и я проводил Миштиго на борт, лично погрузив весь его багаж и закрыв дверцу. Скиммер взлетел без происшествий и несколько мгновений спустя затерялся среди звезд.

Конец никчемной увеселительной поездки.

Я вернулся в дом и переоделся.

Пришло время сжечь друга.

Возвышавшийся в ночи мой зиккурат из бревен нес на себе то, что оставалось от поэта, моего друга. Я зажег факел и поставил электрический фонарь на землю. Рядом стоял Хасан. Он помог перенести тело на телегу и перевезти ее через руины. Я разложил костер среди кедров на горе, под которой стоял Волос, неподалеку от руин упомянутой мной ранее церкви. Воды залива были спокойны, небо ясно, а звезды ярки.

Не одобрявший кремации Дос Сантос решил не присутствовать, сославшись на все еще беспокоившие его раны. Диана осталась вместе с ним в Макринице. После нашей последней беседы она больше ни разу не заговорила со мной.

Эллен и Джордж сидели на импровизированном ложе, устроенном из прислоненной под большим кипарисом телеги, и держались за руки. Кроме нас с Хасаном присутствовали только они. Я уверен, Филу бы вовсе не понравилось, если бы мои родственники выли вокруг него свои скорбные песни. Он однажды сказал, что хочет что-нибудь большое, яркое, быстрое и без музыки.

Я поднес факел к краю погребального костра. Пламя занялось и начало медленно поглощать дерево. Хасан зажег еще один факел, воткнул его в землю, отступил и молча смотрел, на костер. Когда пламя постепенно охватило весь зиккурат, я прочитал старые молитвы и вылил на землю вино. И подбросил в костер ароматических трав. А затем тоже отступил.

— «…Кем бы ни был ты, смерть взяла и тебя тоже», — сказал я ему. — «Ты ушел посмотреть, как распускается влажный цветок на берегу Ахерона, среди судорожно мечущихся теней Аида». Если бы ты умер молодым, о тебе скорбели бы как о великом таланте, не успевшем достичь своего расцвета. Но ты остался в живых, и теперь этого не могут сказать. Некоторые выбирают короткую и возвышенную жизнь под стенами своей Трои, а другие — долгую и менее тревожную. И кто может сказать, какая лучше? Боги сдержали свое обещание даровать Ахиллу бессмертную славу, вдохновив поэта воспеть его в бессмертном пеане, но счастливее ли он от этого, будучи теперь таким же мертвым, как и ты? Я не могу судить, старый друг. Менее одаренный бард, я помню некоторые из слов, которые ты написал о самом могучем из аргонавтов и о разлетающейся во все стороны смерти: «Уныние и разочарование царят в этом месте… Тяжелые вздохи безвременья… Но пепел не сгорает вспять, дабы вновь обратиться в древо. Невидимая музыка пламени рисует образы в нагретом воздухе, но дня того уже нет». Прощай же, Филип Гравер. Да вверят тебя владыки Феб и Дионис, которые любят и губят своих поэтов, своему темному брату Аиду. И да посмотрит на тебя милостиво его Персефона, Царица Ночи, и предоставит тебе достойное место на Елисейских полях. Прощай.

Пламя разбрасывало искры в ночь с вершины костра.

Тут я увидел Ясона, стоявшего рядом с телегой, а около него сидел Бортан. Я отступил еще дальше от огня. Бортан подошел ко мне и уселся справа от меня, лизнув мне разок руку.

— Могучий охотник, вот мы потеряли еще одного из нас, — сказал я ему.

Он скорбно кивнул своей большой головой.

Пламя достигло самой верхушки костра, и воздух наполнился сладким ароматом и треском поленьев. Ясон подошел ко мне.

— Отец, — сказал он. — Он отвез меня к горящим камням, но ты уже сбежал оттуда.

Я кивнул, соглашаясь.

— Нас освободил один ничей не друг. А до того вот этот человек — Хасан — уничтожил Мертвеца. Так что твои сны пока оказались верны наполовину.

— Он и есть тот желтоглазый воин из моего видения, — указал он.

— Знаю, но эта часть видения тоже дело прошлое.

— А как насчет Черного Зверя?

— Ни звука, ни шороха.

— Хорошо.

Мы долго-предолго смотрели, как свет постепенно отступал и пламя уходило в себя. У Бортана несколько раз за это время вставали торчком уши и раздувались ноздри. Джордж и Эллен не двигались. Хасан глядел на огонь странным взглядом, без всякого выражения на лице.

— Что ты теперь будешь делать, Хасан? — нарушил я молчание.

— Отправлюсь опять на гору Санджар, — отвечал он. — На какое-то время.

— А потом?

Он пожал плечами.

— А там что на роду написано…

И тут до нас донесся страшный визг, подобный воплю обезумевшего великана, сопровождающийся звуком расщепляемых деревьев.

Бортан вскочил на ноги и завыл. Впряженные в телегу ослы беспокойно задергались. Один из них пронзительно заревел, издав режущее уши короткое «иа». Ясон стиснул выхваченный им из кучи поленьев заостренный кол и напрягся.