О том, что Хобби больше нет, отец решил не говорить. Может, она еще и прибежит до возвращения Клары. Потом они с сыном поехали по железной дороге обратно. И снова недалеко от Берна блестела Аре, синяя, как южное море.

Отец, Рюдигер и двое высоких, худых мужчин — один в форме старшего лейтенанта войск укрепленных районов, второй в сером кителе с кожаными нашивками на локтях — стояли у внутренних ворот, которые не позволяли догам выскочить из сада, и удивленно рассматривали море цветов, раскинувшееся за ореховым деревом и кончавшееся у задней изгороди, дальше начиналось крестьянское поле. Флоксы, шпорник, маргаритки, ирисы касатики, венерины башмачки, бересклет, аконит, альпийская ветреница, маки, астры, вика. А еще — тростник и ковыль. Тысячи и тысячи цветов всех оттенков, всё, что посадила и посеяла Клара.

Мужчины, мокрые от пота, приехали на велосипедах, на их брюках торчали прищепки, чтобы штанины не попали в цепь. У них было задание: претворить в жизнь так называемый план Валена в юго-западном секторе города. (Его разработал член бундесрата Трауготт Вален по поручению федерального совета и командования армией; согласно этому плану каждый квадратный метр земли должен быть засеян зерном, картофелем или капустой, чтобы обеспечить жителей продовольствием. В идеале у каждого швейцарца должна быть на ужин собственная репа.) Разумеется, сад был очень уж велик (а власти засеивали рожью даже островки безопасности на шоссе и малюсенькие палисадники) и требовал профессионального ухода. Высокий тощий мужчина в форме прищурил глаз и вытянул перед собой руку с оттопыренным большим пальцем. Он пытался оценить урожай с будущей плантации.

— Можешь записать как мелкое сельскохозяйственное предприятие или крупное садоводческое, — сказал он тощему высокому мужчине в штатском, который возился с пачкой бланков и что-то записывал. От порыва ветра листики бумаги и цветы затрепетали, а отца, Рюдигера и обоих визитеров накрыло облако упоительного цветочного аромата. Высокий в штатском просто обмер от восторга и даже не заметил, как несколько листков, словно птицы, полетели над садом. Жужжали пчелы, порхали бабочки. В голубом воздухе разливалась почти летняя жара.

— Мы вынуждены, — произнес высокий и тощий в форме, обращаясь больше к Рюдигеру, поскольку тот был домовладельцем, — реквизировать всю посевную площадь в пользу государства, с тем чтобы ее возделывала армия. Разве что вы сами сможете гарантировать квалифицированное использование земли. Кто в доме готов взять на себя такую обязанность?

Отец посмотрел на Рюдигера, Рюдигер на отца, и оба единодушно, чего раньше никогда не бывало, приготовились сказать: «Конечно, не я», — один, и: «Господа, я юрист, а не крестьянин», — другой. Но в это время голос позади них произнес:

— Я!

Это была Клара. Она только что вернулась из клиники, радостная, как сама жизнь, с чемоданчиком в одной руке и пальто с меховым воротником, перекинутым через другую руку.

— Я беру сад на себя!

Клара улыбнулась сначала чиновнику в форме — тот зарделся и приложил руку к козырьку фуражки, потом штатскому — он, тоже улыбаясь и не сводя с нее глаз, протянул ей документы. Она подписала бумаги, будто королева, на ходу подписывающая государственный договор, наконец улыбнулась Рюдигеру и отцу и зашагала, раздвигая цветы, в сторону сарая. Отец раскинул руки, словно желая ее обнять, сделал два-три шага и остановился. Юбка Клары развевалась, на полпути она нагнулась и пошла дальше босиком, размахивая красными туфлями на тонких высоких каблучках. Клара скрылась в сарае (чемоданчик и пальто остались у ворот), но не прошло и минуты, как она снова появилась — в тяжелых ботинках и синем садовом фартуке. С тяпкой в руках она с такой яростью накинулась на цветы, что мужчины сделали шаг назад. Раскрыв глаза и разинув рты, они смотрели на эту неистовую крестьянку, а из-под ее тяпки во все стороны разлетались цветы. Наконец тот, что в форме, сказал:

— Кажется, это то, что надо, как ты думаешь, Хайнер?

Хайнер, штатский, кивнул:

— Похоже на то, Петер.

Они повернулись к отцу и Рюдигеру, все еще смотревшим на Клару.

— Ну что ж, всего доброго, — произнесли они хором и направились к воротам.

Гости оседлали велосипеды, и скоро их головы замелькали — они поехали через поле, которое тянулось вдоль сада, — по ту сторону цветочного моря, где стояла Клара и швыряла в воздух шпорник. Они посигналили, и Петер, тот, что в форме, еще раз приложил руку к козырьку.

Отец снова сел за свой письменный стол. Смахнул пот со лба, закурил новую сигарету и протер очки. В окно он видел Клару, свою Клару. Она здорова! Она хорошо себя чувствует! Она вылечилась!

Клара собрала вырванные цветы в кучу. Потом сожгла их. Перекопала землю. Тяпкой разбила крупные комья. Сделала грядки. Протоптала маленькие тропинки. Посеяла семена. Посадила саженцы. Вбила в землю колья. Таскала воду в лейке. Полола. Отец, печатая указательным пальцем правой руки, помахал ей левой. Но она уже бежала к сараю, чтобы принести лыко, и не ответила ему. А может, окно отсвечивало.

Когда чиновники пришли снова (Петер в форме, а Хайнер в сорочке из шотландки), цветник уже превратился в настоящую плантацию — огород с фасолью, горохом, луком, морковью. А Клара распыляла из какой-то штуки, похожей на рюкзак, ярко-синий порошок на все подряд, в том числе на себя, ребенка и на обоих чиновников.

— Для большого хозяйства вам нужно трех сотрудников, — прокричал Петер так громко, что даже отец, сидевший в доме, его услышал. — У вас они есть?

— Да, — так же громко ответила Клара. — Я работаю за четверых.