– Есть ещё и текила. Пользуется спросом, советую попробовать.

– Нет, дружок, лучше уж я по старинке коньяком отравлюсь. Триста в графинчике сделай, – он с запоздалой вежливостью посмотрел на Веронику. – Можете, ликер?

Вероника молча покачала головой.

– Только не рассказываете мне, что не перевариваете пьяниц, – Егоров повеселел. – Такие правильные девушки всегда презирают пьяниц.

– Но вы-то не пьяница, – Вероника вспомнила о пирожном.

– Я-то как раз пьяница, но умело маскируюсь под трезвенника, – Егоров достал из пачки новую сигарету. – Так о чем я бишь только что говорил? Кажется, об учении. Что оно свет. Или наоборот, не важно.

– Мы говорили о том, что в институте я оказалась не благодаря деньгам или связям своих родителей. Сама себе лбом дорогу пробила. А родители у меня бедные. Я бы даже сказала, очень бедные. Но честные, – Вероника презрительно усмехнулась. – М-да, бедные, но честные, добродетельные. Если, конечно, бедность и честность считать добродетелью. Но не о них разговор. Я мыла лестницы, чтобы заработать на приличного репетитора, а других в институт просто приводят за ручку родители.

– Действительно, несправедливо, – покачал головой Егоров, решив, что девочка ещё не избавилась от юношеской категоричности в суждениях. – Но, как принято говорить в таких случаях, жизнь все расставила по местам. Теперь вы учитесь вместе с дочками и сынками всяких там шишек. Но, в отличии от них, вы приобрели опыт, закалку.

– Вы хотите убедить меня в том, во что сами не верите, – Вероника поправила очки. – На одних все блага мира падают с неба, другим достаются по тройной цене. Лично я плачу втридорога.

– Мир несправедлив, – изрек Егоров первую же банальность, пришедшую на ум, заметив, что противоречит сам себе. Чтобы не вдаваться в детали несправедливого мироустройства и окончательно в них не запутаться, он прикурил сигарету. – И вам когда-нибудь повезет по крупному. Если не везло до сих пор, повезет позже.

– Ой, только не надо меня утешать. Мне и так себя жалко, – она облизнула некрашеные губы. – Вы так настойчиво добивались встречи со мной, откуда-то узнали мой телефон. Думаю, в деканате. А теперь вот думаете, о чем со мной говорить. Странно.

Егоров почесал затылок. Да, Романов поручил ему несложную работу, с которой справился бы и мальчишка из частного сыскного бюро, не достойную квалификации Егорова работу. Это если смотреть на дело с одной позиции, высокомерного дурака. А фактически… Фактически Романов доверил ему интимную тайну, которой не может поделиться даже с близкими людьми. Попросил его без участия всяких помощников и доверенных лиц разобраться и помочь. Взять нашкодившего мальчишку за ушко и привести его к оскорбленному, пылающему праведным гневом отцу. Романов – человек, расположения которого добиваются многие влиятельные люди, сильные мира сего. Стать начальником его службы безопасности кое-что да значит, – сказал себе Егоров и вздохнул. Но удовлетворенное тщеславие почему-то уже не грело душу.

Ясно, за прошедшую неделю, с тех пор, как в квартире Лены установлена прослушиювающая апарарура, в гостях у девушки никто не побывал, любопытных телефонных разговоров не состоялось. Какой-то художественный треп с подругами, темы самые общие: литература, обман видеозаписями, сплетни о преподавателях вуза. Все пустое. Только единожды сердце Егорова сладко заныло, словно почувствовало близкую удачу. Романовой позвонил некто Женя, поговорил о том о сем и перед тем, как положить трубку, пригласил Лену заходить к нему в любое удобное время. Сверившись с фотографиями, сделанными с записной книжки Романовой, он позвонил по нужному телефону и убедился, что загадочный Женя ни кто иной, как парикмахер, у которого Лена стриглась и делала укладку.

В другой день к вечеру Лене позвонил какой-то Эдик. Егоров трижды прокрутил запись телефонной беседы, найдя в диалоге мужчины и женщины множество двусмысленностей. Вот Эдик приятным баритончиком говорит: «Что-то ты потерялась. Не звонишь, в гости не зовешь. А я не против того, чтобы встретиться». Голос Романовой немного растерян: «Закрутилась совсем, одно, другое. Сейчас мне не до встреч». Эдик вздыхает: «А я тут хотел к тебе в гости нагрянуть. Проезжал мимо, но без приглашения как-то неудобно. Хотя ты знаешь, я все делаю быстро. Раз-два – и готово. Минутное дело».

Лена смеется: «Напрасно, мог бы заехать и без приглашения раз все так быстро. Какие уж тут церемонии?» «Учту, – прогудел Эдик – Хотя ты ведь сама на колесах, а моя контора в центре. Заезжай хоть завтра. А то ты у меня на работе ещё ни разу не была, все я к тебе катаюсь». Пауза в несколько секунд, вздох, очевидно, выражающий Ленино раздумье и сомнение в целесообразности такой поездки: «Ладно, в два устроит? Тогда диктуй адрес». Егоров переписал рабочий адрес Эдика в записную книжку.

Да, слишком уж много двусмысленностей. Что значит «минутное дело»? И что значит «раз-два – и готово»? Эти слова и выражения могут означать все, что угодно. В записной книжке Лены телефон никакого Эдика не значился, возможно, столь незначительный человек, что его телефоном она марать бумагу не стала. Возможно, и обратное: человек настолько близок, что его телефон написан горящими буквами на ткани женской души. Что хочешь, то и думай. Но лишними загадками Егоров голову забивать не привык, решив установить личность Эдика на следующий же день.

По тому адресу, что Эдик продиктовал Романовой, оказалась всего-навсего сапожная мастерская. Егоров аж крякнул с досады. Теперь ясно, что «раз-два – и готово» значит снять мерку с ноги или сделать примерку обуви. Действительно ведь минутное дело.

С водолазом-лингвистом вопрос решился и того быстрее. Егоров заглянул в служебное помещение бассейна и глянул на тщедушного кривоногого мужичка средних лет с маленькой лысой головой, похожей на сжатый кулак с лохматыми ушами. И стало ясно: такого к себе не всякая худая потаскушка подпустит. Этот вариант отпал сам собой. «Вы кого-то ищете?» – спросил водолаз. Егоров молча закрыл за собой дверь.