Все бумаги готовы, оставалась малость, сущий пустяк. Получить автограф взяточника, передать деньги и поставить несколько печатей в земельном комитете, где сидят свои люди. Встреча с чиновником Чинцова назначила в ресторане гостиницы «Балчуг» на шесть часов вечера. Чтобы все оформить тихо, вдалеке от посторонних глаз, забронирован номер люкс. В запасе еще есть время.

Чинцова в очередной, наверное, двадцатый раз набрала номер мобильного телефона сына и снова выслушала записанный на пленку ответ оператора, что абонент временно не доступен. Она прошлась по кабинету, чувствуя тяжесть в ногах и странное беспокойство в душе. Машина сына, поцарапанная, с проколотыми покрышками, стояла у подъезда дома. А Димка провалился неизвестно куда и не подает вестей уже вторые третьи. И прежде с сыном случались загулы, даже длительные, когда он залипал чуть ли не на неделю в какой-нибудь компании сверстников, уезжал в Питер на «Красной стреле», кантовался на чьих-то дачах или не вылезал из-под юбки очередной потаскушки. Но Дима всегда предупреждал мать о том, что не появится вечером, проведет ночь вне дома. Но вот прошло две ночи. И что же? Ни звонка, ни телеграммы.

Тут дверь кабинета открылась, немолодая секретарша Людмила Васильевна доложила, что в приемной дожидается симпатичный хорошо одетый господин, назвавшийся Борисом Зелениным. Он сказал охране, что у него до Чинцовой личный разговор, очень важный. И его пропустили наверх. Материнское сердце словно булавкой укололи.

– Зови его. Хотя… Хотя ни о каком Зеленине я сроду не слыхивала.

– Хорошо, – кивнула Людмила Васильевна. – Но вместе с этим господином появился какой-то странный субъект. Похожий на бомжа. Подозрительный тип.

– Черт с ними. Все равно зови.

Чинцова едва успела поправить на лбу прядь волос и припудрить носик, как в кабинет вошли и, не дожидаясь приглашения, расселись за столом для посетителей два мужчины. Один действительно симпатичный господин в дорогом сером костюме и ярком галстуке. Другой напоминал бродягу. Куцый клетчатый пиджачок был маловат гостю, рубашка мятая, несвежая. Мужчина распространял вокруг себя крепкий запах одеколона «Шипр», перебивающий все иные запахи. То ли вылил на голову весь флакон, то ли его вылакал…

– Моя фамилия Зеленин, – улыбнулся Барбер. – Я друг вашего покойного мужа. Близкий друг.

В эту минуту Чинцова вспомнила разговор с Мальгиным, его предостережения и пожалела, что, разорвав в клочки бумажку с его телефоном, бросила ее в корзину. Впрочем, все можно поправить. Телефон милиции она помнила, внизу вооруженная охрана. Но Чинцова из тех людей, кто может постоять за себя без посторонней помощи. Потому что она одна стоит целого взвода отборных омоновцев.

– И я его друг, – подал голос Чума. – Меня зовут Иван Иванович. Легко запомнить. Не слышали?

– К сожалению, не доводилась, – ответила Чинцова. Со всеми персонажами, вечно толкавшимися в ресторане возле покойного мужа она, разумеется, не могла быть знакома. – Вы по делу? Я прошу прощения, но у меня со временем напряженка.

– Разумеется, по делу, – кивнул Чума. – Мы просто так не ходим.

Барбер откашлялся и взял слово:

– Мы глубоко соболезнуем вам, – он посмотрел на увеличенную фотографию Полуйчика, висевшую над рабочим столом Чинцовой. – Это невосполнимая потеря для всех нас. Я не смог присутствовать на похоронах, потому что горестное известие застало меня за границей. Вася был самым честным, самым порядочным человеком, какого я только знал. И его место в моем сердце…

Иван Иванович кивал головой, хлюпал носом, вытирая его ладонью. Чинцова подумала, что определения «честный» и «порядочный» в данном случае не совсем подходят, потому что в этих добродетелях покойного Васю не заподозришь. Уместнее было бы назвать Полуйчика просто хорошим свойским мужиком. И еще она подумала, что мир состоит не из одних только проходимцев и взяточников, иногда, пусть не часто, встречаются и добрые люди, отзывчивые к чужой беде.

– Жаль, что в эти скорбные дни приходится вспоминать о деньгах, – продолжил Барбер. – И я бы не посмел в высокую минуту скорби затронуть эту низкую тему. Но попал в затруднительное положение. А Полуйчик, между прочим, остался мне должен некоторую сумму. И я бы хотел получить свои деньги обратно. Чем скорее, тем лучше.

– О какой сумме идет речь? – сухо спросила Чинцова. Слезы, набежавшие на глаза, высохли, а шальные мысли о человеческой доброте мгновенно выветрились из головы.

– Это расписка, которую я получил от Васи три года назад.

Барбер полез в карман, достал вчетверо сложенный листок бумаги, развернув, протянул хозяйке кабинета. Чинцова пробежала взглядом расписку, не поверила своим глазам и снова перечитала неровные строчки. Почерк, кажется, Полуйчика. Возможно, Вася, будучи совершенно пьяным, действительно написал эту глупость? Нет, даже в пьяном виде Полуйчик не способен на такое.

– Я ничего не понимаю, – сказала Галина Алексеевна. – Тут написано, что Вася берет взаймы у Зеленина, два миллиона долларов. Зеленин это, как я понимаю, вы? – Чинцова недобро глянула на Барбера. Тот кивнул в ответ. – То есть, вы хотите сказать, что мой покойный муж три года назад занял у вас два миллиона. Именно долларов? Не ошибаетесь?

– Ну, там же все написано, – ответил Барбер. – Чего же тут объяснять?

– Я бы посмеялась, если бы это была смешная шутка, – Чинцова бросила бумагу через стол Барберу. – Но смеяться не над чем. Я вдова, дважды вдова. А вы являетесь ко мне с этой филькиной грамотой, которая не имеет никакой юридической силы, которая даже у нотариуса не заверена. Знаете, как можно использовать эту бумажку по прямому назначению? Наверняка знаете. Если бы Вася был жив, он просто набил вам морду. Но я не мужчина, поэтому говорю: прощайте. И больше не напоминайте о своем существовании. У меня нет времени на циничные и злые розыгрыши.