Букет, который принесли ей в гримерную, полыхал красными, как кровь, розами, и только в середине была одна белая. Цветы пахли невероятно, и Димочка, который, возможно, что-то все же читал, сказал, увидев букет:

– Розы Шираза…

И быстро ушел, очень грустный почему-то.

А Люсю у выхода ждал автомобиль.

Это был странный вечер. Два человека, совершенно чужие, воспитанные разными культурами и мирами, имеющие в этих мирах разные точки опоры, по-разному говорящие, неблизкие по возрасту, всеми мыслимыми преградами разделенные, встретились и потянулись друг к другу, их души на ощупь искали друг друга…

Так дети в темной комнате играют в жмурки.

Такая бывает любовь.

– Я полюбил тебя, как только увидел. Мне кажется, я знаю тебя с детства. Бывало так, что я оставался один дома или в саду, и в эти минуты мне казалось, что кто-то окликает меня и смотрит так ласково… Я говорил об этом матери, но она всегда пугалась. Она говорила, что это шайтан смущает меня, и приказывала читать покаянную молитву. Но когда ты взглянула на меня, я узнал твой взгляд. Бедная моя девочка, чужеземная моя птица! Как поздно мы встретились, как странно мы встретились! Я хотел бы подарить тебе весь мир, но не могу отдать даже самого себя, ведь я себе не принадлежу. Ты понимаешь меня?

– Да, да, – отвечала она, почему-то заливаясь слезами. – Я тоже так устала! Жизнь обманула меня, поманила яркой мишурой, лучистыми огнями, а дала только одиночество, холод, непрестанную боль. Знаешь, в каирском театре было много крыс. Там были и кошки, но они, кажется, сами их боялись и прятались по углам. И вот меня укусила крыса. Я готовилась выйти на сцену, моя юбка зацепилась за что-то, за какой-то ящик, я протянула руку, а там сидела крыса. Она меня укусила. И тут мне надо выходить, и я сразу про нее забыла, вспомнила уже только после спектакля. Мне перевязали руку, сделали какой-то укол, но хуже всего было то, что я вспомнила глаза той крысы. Как она на меня смотрела! Она меня ненавидела. Она бы убила меня, если бы могла. И я все думала – за что, за что же она меня так ненавидит? Ведь я ничего ей не сделала дурного! Ты меня понимаешь?

– Да, – отвечал он и гладил ее по голове как ребенка. – У меня свои крысы. Они хотят мне зла, они угрожают мне и моим близким, они убьют меня, если смогут…

Невидимые слуги приносили им и фрукты, и медово пахнущий кальян, но от кальяна Люся со смехом отказалась.

Она сидела у него на коленях, ела какую-то белую, очень сладкую пасту и перепачкала пальцы. И он облизал ее пальцы, и это было незнакомо, щекотно, очень приятно и немного стыдно.

Он целовал ее, и она отвечала на его поцелуи. Сухими и горячими были их губы, словно жар, сжигавший их изнутри, грозил вот-вот прорваться наружу. И был миг, когда у них стало одно на двоих дыхание и одна на двоих душа. И был миг, когда она, изнывая от муки любви, запрокинула голову и увидела перед собой окно, а в окне, в бездонной тьме – крупные, незнакомые звезды, мириады светил, составленные в узор созвездий, и впервые ей удалось уяснить в созвездиях смысл и строй… Но тоже – только на миг. Только на мгновение приходит космический порядок в хаос и бессмысленность человеческого бытия, только в секунду зачатия вечное торжествует над бренным…

А утро подкралось к ним как враг.

– Ты… останешься? Я выстрою для тебя дом, только не здесь. В другой стране, на пустынном берегу океана, – он сделал движение рукой, словно очерчивая силуэт будущего дома, и Люся внутренне переняла это движение, почувствовала его ложь и его правду. – Я выстроил бы для тебя дом из белого камня. И чтобы вокруг – никого…

– Мы будем там вместе?

– Прости. Я не могу. У меня… Я…

– Жена? И дети?

– Да. И еще долг перед моей страной. У нас мужчины умирают за это.

Она кивнула, смирившись. Дом из белого камня, дом на берегу океана, на пустынном берегу не был для нее чем-то реальным. Это была горизонталь, а она всегда жила по вертикали – в вертикальном городе, тянущемся к небу, в вертикальной профессии, где то, что не является взлетом, считается падением…

Нестерпимо яркий, красный, как апельсин, солнечный диск выкатился на небо. Вдруг Люся поняла, что она находится в огромном доме, где, помимо этой комнаты (прохладный каменный пол, окно во всю стену, коллекция оружия на стене), есть еще много комнат и, вероятно, много людей. Слышались, правда, едва-едва чьи-то отдаленные голоса, звуки шагов, заливисто звонили телефоны – не меньше пяти, честное слово! В дверь кто-то осторожно постучал, Кабус отошел и вернулся с подносом. Но Люся едва отхлебнула огненный, крепкий кофе и отлучилась в ванную. Там Люся быстро приняла душ, скрутила узлом на затылке волосы, с удивлением заглянула в зеркало, словно видела себя впервые. Разве ей принадлежали эти глаза в пол-лица, до краев налитые сиреневым светом, яркие без помады губы и хрупкая, как ножка цветка, шея с глубокой подвздошной ямкой?

– Позволь, я сделаю тебе подарок, – сказал Кабус, когда она, уже затянутая в латы одежды, вышла из ванной. – Он будет залогом нашей будущей встречи. Возьми. Оно принадлежало моей матери.

Это было ожерелье из бирюзы старинной работы. Люся провела пальцем по синим камням, по золотым звенышкам.

– Такое красивое… Прости, я не могу его взять. Оно принадлежало твоей матери, оно должно остаться твоей жене, твоим дочерям.

– У них довольно украшений.

– Все равно. Мне будет казаться, что я ношу чужое. Что я его украла.

– Тогда возьми вот это кольцо. Оно принадлежит только мне.

На простом перстне из белого металла была выгравирована стилизованная роза.

– Что это значит?

– Я окончил колледж Розы в Швейцарии. Вместе с дипломом мне вручили это кольцо. Я всегда носил его.

Но кольцо оказалось безнадежно велико Люсе, и тогда она сняла с шеи цепочку, продела ее через толстый ободок кольца и снова застегнула у себя на шее.

– Я буду носить его всегда. А теперь мне пора. Мои товарищи, наверное, уже волнуются.