— Ой, да какое скудоумие… — отмахнулась панна Зузинская, — на кой женщине ум?

И крючочком этак ниточку подцепила, в петельку протянула да узелочек накинула, закрепляя.

— Небось, в академиях ей не учиться…

— Почему это? — Евдокии было голодно и обидно за всех женщин сразу. — Между прочим, в университет женщин принимают… в королевский…

— Ой, глупство одно и блажь. Ну на кой бабе университет?

— Именно, — охотно подтвердил Сигизмундус, ковыряясь щепой в зубах. А зубы у него были крупными, ровными, отвратительно — белого колеру, который гляделся неестественным. И Евдокия не могла отделаться от мысли, что зубы сии, точно штакетник, попросту покрыли толстым слоем белой краски.

— Чему ее там научат?

— Математике, — буркнула Евдокия и сделала глубокий вдох, приказывая себе успокоиться.

Аглафья Прокофьевна засмеялась, показывая, что шутку оценила.

— Ах, конечно… без математики современной женщине никак не возможно… и без гиштории… и без прочих наук… Дусенька, вам бы все споры спорить…

Спорить Евдокия вовсе не собиралась, и тут возражать не стала, лишь вздохнула тяжко.

— А послушайте человека пожилого, опытного… такого, который всю жизнь только и занимался, что чужое счастие обустраивал… помнится, мой супруг покойный… уж двадцать пять лет, как преставился, — она отвлеклась от вязания, дабы осенить себя крестом, и жест этот получился каким-то неправильным.

Размашистым?

Вольным чересчур уж?

— Он всегда говаривал, что только со мною и был счастлив…

— А имелись иные варианты? — Сигизмундус отложил очередную книженцию. — Чтоб провести, так сказать, сравнительный анализ…

Панна Зузинская вновь рассмеялась и пальчиком погрозила.

— Помилуйте! Какие варианты… это в нынешние-то времена вольно все… люди сами знакомство сводят… письма пишут… любовь у них. Разве ж можно брак на одной любови строить?

— А разве нет?

— Конечно, нет! — с жаром воскликнула Аглафья Прокофьевна и даже рукоделие отложила. — Любовь — сие что? Временное помешательство… потеря разума… а как разум вернется, то что будет?

— Что? — Сигизмундус вперед подался, уставился на панну Зузинскую круглыми жадными глазами.

— Ничего хорошего! Он вдруг осознает, что супружница не столь и красива, как представлялось, что капризна, аль голосом обладает неприятственным…

— Какой ужас, — Евдокия сдавила яйцо в кулаке.

— Напрасно смеетесь, — произнесла Аглафья Прокофьевна с укоризною. — Из-за неприятного голоса множество браков ущерб претерпели… или вот она поймет, что вчерашний королевич — вовсе не королевич, а младший писарчук, у которого всех перспектив — дослужиться до старшего писарчука…

— Печально…

Почудилось, что в мутно — зеленых, болотного колеру, глазах Сигизмундуса мелькнуло нечто насмешливое.

— А то… и вот живут друг с другом, мучаются, гадают, кто из них кому жизню загубил. И оба несчастные, и дети их несчастные… бывает, что и не выдерживают. Он с полюбовницей милуется, она — с уланом из дому сбегает… нет, брак — дело серьезное. Я так скажу.

Она растопырила пальчики, демонстрируя многоцветье перстней.

— Мне моего дорогого Фому Чеславовича матушка отыскала, за что я ей по сей день благодарная… хорошим человеком был, степенным, состоятельным… меня вот баловал…

Агафья Прокофьевна вздохнула с печалью.

— Правда деток нам боги не дали… но на то их воля…

И вновь перекрестилась.

Как-то…

Сигизмундус пнул Евдокию под столом, и так изрядно, отчего она подскочила.

— Что с вами, милочка? — заботливо поинтересовалась Аглафья Прокофьевна, возвращаясь к рукоделию.

— Замуж… хочется, — процедила Евдокия сквозь зубы. — Страсть до чего хочется замуж…

— Только кто ее возьмет без приданого…

— Дорогой кузен, но ведь папенька мне оставил денег!

— Закончились…

— Как закончились?! Все?

Сигизмундус воззарился на кузину с немым упреком и мягко так произнес:

— Все закончились. Книги ныне дороги…

— Ты… — Евдокию вновь пнули, что придало голосу нужное возмущение. — Ты… ты все мои деньги на книги извел?! Да как ты мог?!

— И еще на экспедицию, — Сигизмундус к гневу кузины отнесся со снисходительным пониманием, каковое свойственно людям разумным, стоящим много выше прочих. — На снаряжение… на…

— Ах, не переживайте, милочка, — Агафья Прокофьевна несказанно оживилась, будто бы известие об отсутствии у Евдокии приданого было новостью замечательной. — Главное приданое женщины — ее собственные таланты… вот вы умеете варенье варить?

Евдокия вынуждена была признать, что не умеет.

И в подушках ничего не смыслит, не отличит наощупь пуховую от перьевой… в вышивании и прочих рукоделиях женского плану и вовсе слаба… каждое подобное признание Агафья Прокофьевна встречала тяжким вздохом и укоризненно головой качала.

— Вашим образованием совершенно не занимались… но это не беда… выдадим мы тебя замуж… поверь тетушке Агафье.

Сигизмундус закашлялся.

— Что с тобою, дорогой кузен? — Евдокия не упустила случая похлопать кузена по узкой спине его, и хлопала от души, отчего спина оная вздрагивала, а кузен наклонялся, едва не ударяясь о столик головой.