Из круга женского: Стихотворения, эссе
вернуться

Герцык Аделаида Казимировна
Шрифт:

«Я стала робкой в годы эти…»

Я стала робкой в годы эти, — Чужая молвь невнятна мне. Так непохоже все на свете На то, что снилось мне во сне. Мои движения нечетки, Живу и вижу все сквозь сон. И речи неуместно кротки, И старомодно вежлив тон. Я ночью забрела незваной В чужой, неведомый мне сад, И далеко — в стране тумана Зарыт ненужный, милый клад. А здесь я нищая. И надо Труды покорные нести. Чему же сердце смутно радо? Горит пред образом лампада И главный Гость еще в пути. Зима 1923–1924 Симферополь

«Он был молод и жил среди нас…»

Памяти Бориса Шульги

Посвящ. другу умершего Адриану Талаеву

Он был молод и жил среди нас. Целый день его шутки звенели… Кто сказал бы, что кончен рассказ, Что всех ближе к последней он цели? Отзвучали и речи, и смех, Повернулась земная страница. Ныне ясно: он был не из тех, Кто в неволе подолгу томится. Видно, в воинстве Божьем стал нужен Тот, кто молод, и светел, и смел. От земного был сна он разбужен, Чтоб принять свой небесный удел. Нет, не плакать над горькой утратой, Не молчать, свою боль затая, — Будем веровать в чудо возврата, Будем ждать новых тайн бытия! Пусть наш мир полон слез и печали, Но он полон и вещих чудес. Мы идем — и в неведомой дали Мы узнаем все то, что не знали, Что он умер и тут же воскрес. Весна 1924 Симферополь

«Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы?..»

Скажи, успокой меня, есть еще Ангелы? Вокруг нас, над нами хранители? И правду ли нам возвещает Евангелье О вечной, незримой обители? А вещи земные, земное томление Растет? Волною раскатится? Не правда ль, у входа в Господне селение Земля наша только привратница? Запретны, гонимы тайны нездешние… Монашеские одеяния… О, как разучилась я, темная, грешная, Воздушным и нежным касаниям! 1924–1925

«Какая радость снять оковы…»

Какая радость снять оковы Сомнений, робости, забот! Вокруг — пустынно и сурово, — Кто близок мне — еще придет. Из темных недр, из заточенья Всех выпускать на вольный свет! Пусть думы, шепоты, виденья Узнают вновь, что смерти нет. Слова танцуют, как в похмельи, И каждый звук их к сердцу льнет. Из них сплетая ожерелье, Неслышно двигаюсь вперед. Как знать, дождусь ли я ответа, Прочтут ли эти письмена. Но сладко мне перед рассветом Будить родные имена. 1924–1925 Симферополь

«Дают нам книги холодные, мудрые…»

Дают нам книги холодные, мудрые, И в каждой сказано о Нем по-разному. Толкуют Его словами пророческими, И каждый толкует Его по-своему. И каждое слово о Нем — обида мне, И каждая книга, как рана новая, Чем больше вещих о Нем пророчеств, Тем меньше знаю, где правда истинная. А смолкнут речи, Его взыскующие, И ноет сердце от скуки жизненной, Как будто крылья у птицы срезаны, А дом остался без хозяина. Но только свечи перед иконами. Мерцая, знают самое важное. И их колеблющееся сияние, Их безответное сгорание Приводит ближе к последней истине. 1925 Симферополь

ДЕТИ

Напиток мудрости, отстоянное зелье, Всю сладость знанья с горечью земной Мы бережно несем навстречу их веселью И любящей им подаем рукой. Резвясь, спешат, — толчок! — и из сосуда Все вылилось… И разум заодно… Но все, чего они коснутся, — чудо! — Все превращается в вино. Оно играет, бродит вместе с ними, Они пьянеют, и пьянеем мы… И все бледнее, все неуловимей Разлитой мудрости следы. 1925 Симферополь

«С утра стою перед плитой…»

С утра стою перед плитой, Дрова, кастрюли, мир предметный, С утра дневною суетой Опутана и безответна. Привычной двигаюсь стопой, Почти любя свой бедный жребий, Но сердце ловит звук иной, К далекой приникая требе. Звучит торжественный обряд. Несутся стройные моленья, И мнится мне, что с ними в лад Творю и я богослуженья. 1925 Симферополь

«Если это старость — я благословляю…»

Если это старость — я благословляю Ласковость ее и кротость, И задумчивую поступь. Нет былой обостренности Мыслей и хотений. Ночью сон спокойней. Ближе стали дети, И врагов не стало. Смотришь — не желая, помнишь — забывая, И не замышляешь новых дальних странствий В бездны и на кручи. Путь иной, синея, манит, неминучий. И в конце дороги — пелена спадает, И на перевале — все былое тает, И в часы заката — солнце проливает Золото на землю. Если это старость — я ее приемлю. 1925 Симферополь