Мы помолчали.

— А Виллар ваш жив? — спросила я, призывая на память все подробности нашего первого знакомства и желая хоть чем-нибудь оживить его.

— Его украли в Петербурге… Недавно, с месяц назад, — так же равнодушно и очевидно насилуя себя на разговор произнес он. — Еще, может быть, вернется…

Я подтвердила, что бывают такие случаи возвращения собак, и мы поговорили немного о собачьей верности и привязчивости.

Меня не покидало грустное чувство, что этот человек, с которым, я думала, у нас могло найтись много общего, оказывался для меня совсем чужим.

Он встал и начал прощаться. Я поручила ему поблагодарить от нас его жену за память и испытала некоторое облегчение, когда он вышел из комнаты. Чуть не плача под влиянием безотчетно грустного, тревожного чувства, вынула я из конверта карточку Стрепетовой. Как живое, глянуло на меня с портрета ее болезненное лицо с бледными широкими губами и проницательным взглядом умных страдальческих глаз. Внизу была подпись: «В память дружеской беседы с милыми спутницами до Москвы».

Но меня на этот раз почему-то мало обрадовало ее внимание.

Несколько месяцев спустя до нас дошло известие о смерти Погодина. Говорили, что он покончил с собой самоубийством. Странная молва окружала эту неожиданную грустную смерть. Большей частью эти слухи клонились к обвинению Стрепетовой, но все они были так противоречивы, что вызывали мало доверия к себе… Оставалось только пожалеть о том, что одной молодой, светлой и отзывчивой жизнью стало меньше на свете.

Со Стрепетовой мне пришлось еще раз встретиться полгода спустя. Мы отправлялись на пароходе из Севастополя на южный берег.

Опять светло и ярко горело южное солнце, безоблачный небосклон опрокинулся над нами, и неподвижно, как зеркало, стояла зеленовато-синяя вода в Южной бухте. Воздух был душный, жаркий, и мы вздохнули свободно, когда пароход, мерно рассекая волны, вышел в открытое море, и в лицо повеял легкий, освежающий ветерок. Публики было много, и все группами расположились на палубе.

Посидев немного и полюбовавшись на блестяще-синее, ярко-пенящееся море, я отправилась вниз, чтоб разложить свои вещи в каюте.

Проходя через рубку, я увидела маленькую съежившуюся женскую фигуру в черном платье, сидевшую на поджатых ногах на скамейке с газетой в руках. Я взглянула и тотчас же узнала Стрепетову. Она мало изменилась за два года, — разве только кожа на лице еще потемнела, и складки около рта обозначились глубже. Меня вдруг охватил такой непонятный страх при мысли, что она может узнать меня, что я, отвернувшись, торопливо спустилась вниз. Потом я поняла, что страх этот происходил оттого, что после известия о смерти Погодина у меня зародилось недоброе чувство к ней, и я сама еще не знала, как отношусь к ней в душе, какие слова у меня найдутся для нее…

Но на пароходе трудно избежать встречи, и когда я, несколько времени спустя, зашла опять в дамскую каюту, я увидела Стрепетову, наклонившуюся над койкой, где лежали ее вещи. Отступать было поздно. Она уже обернулась ко мне и смотрела мне прямо в глаза. Я стояла молча, но не имела сил отвести глаз от ее пристального, притягивающего взгляда.

— Вы меня не узнаете или не хотите узнать? — прозвучал ее отчетливый голос.

Мне стало стыдно.

— Пелагея Антиповна!.. Это — вы? — произнесла я смущенно и протянула ей руку.

Она взяла ее в обе свои и крепко сжала.

— Не знаю, может быть, вы и не хотели меня узнавать, — продолжала она, заглядывая мне в глаза, — со мной и это бывает! Прежние знакомые отворачиваются, отказываются признавать… Но мне слишком памятна поездка наша до Москвы, она относилась к лучшему времени моей жизни, и я вас сразу узнала…

Как я узнавала, в свою очередь, этот гибкий грудной голос, определенно-выразительную интонацию и резкую игру некрасивого немолодого лица!

— Если можете, побудьте со мной здесь, — говорила она, продолжая сжимать мою руку, — потолкуем… Вспомним прежнее… Глядя на вас, я вспоминаю… Сашу… моего.

Голос ее оборвался, и она выпустила мою руку.

— Вы слышали… про него? — тихо, прерывисто произнесла она, и вдруг лицо ее судорожно передернулось, и она быстро отвернулась в сторону. — Подумайте!.. — продолжала она тем же порывистым шепотом, повернув ко мне мокрое от слез лицо. — В такие годы!.. И какая душа в нем погибла!.. А мне-то каково было пережить его!.. Жизнь его, жизнь сломала…

И лицо ее опять задрожало, складки около рта запрыгали, и она, расширив ноздри, нервно дышала.