Тимур смотрит на меня, наслаждаясь произведенным впечатлением. Слегка прищурился, глаза блестят, будто там, в их сказочной синеве кто-то разбросал новогоднюю мишуру. Но до зимних праздников еще далеко: мы оба взмокли и разомлели от жары, а солнце сияет так, словно это последний август на планете Земля. Я вижу глаза своего друга и бисер проступившего у него на лбу пота. Ниже глаз его лицо спрятано за планшетом, который Тим держит перед собой, и там, где должен быть его рот, я нахожу взглядом картинку с модным надкусанным яблоком. Готов поклясться: Тимур сейчас ухмыляется.
— Все писатели — онанисты.
Тимур смотрит на меня, наслаждаясь произведенным впечатлением. Слегка прищурился, глаза блестят, будто там, в их сказочной синеве кто-то разбросал новогоднюю мишуру. Но до зимних праздников еще далеко: мы оба взмокли и разомлели от жары, а солнце сияет так, словно это последний август на планете Земля. Я вижу глаза своего друга и бисер проступившего у него на лбу пота. Ниже глаз его лицо спрятано за планшетом, который Тим держит перед собой, и там, где должен быть его рот, я нахожу взглядом картинку с модным надкусанным яблоком. Готов поклясться: Тимур сейчас ухмыляется.
«Ну, давай, спроси! — хохочут небеса в его зрачках. — Спроси же меня!» — вторит им взбалмошный вихор пшеничного цвета, топорщащийся над правым виском.
«Все писатели онанисты». Глупость, конечно, но слышать такое довольно обидно, особенно если сам сочиняешь истории. Я от неожиданности даже колой поперхнулся и теперь чувствую в горле неприятную горечь. Смятая банка падает на клумбу позади скамьи.
— Что за бред! Да с чего ты взял вообще?!
— А ты сам подумай…
Он никуда не торопится. Кладет планшет между нами, экраном вниз. Чуть покачиваются пустые кабины колеса обозрения, тихо скрипят ржавые качели, сохнет болотистая водица на дне фонтана. В парке ни души, только я, Тим и хриплый голос, напевающий нам из старых динамиков о дружбе. «Если друг оказался вдруг…»
— Я не знаю. Я не могу думать об этой чуши.
— Ну, вот прикинь. Писатель — он чем занимается? Пишет. Но ведь он не может писать книгу и одновременно звонить в пиццерию, смотреть футбол или играть в «контру». Когда он пишет, он ни с кем не общается, он должен быть в это время один. Сидит где-нибудь в комнате…
— В своем кабинете. — Я всегда мечтал, что когда-нибудь, когда стану взрослым и знаменитым, обзаведусь личным рабочим кабинетом. Вместо компьютера там будет стоять дорогая старинная печатная машинка, на массивном столе темного дерева также найдется место изящному пузырьку с чернилами и набору ручек и перьев. Внешняя стена будет полностью стеклянная, с видом на живописный хвойный лес, а у двух других стен встанут шкафы, забитые книгами моего авторства.
— Пусть в кабинете, не важно! Двери закрыты, шторы задернуты. Туда никто из его семьи зайти не имеет права, пока он занят этим, хм, интимным делом…
— Допустим.
— Чтобы много писать, нужно много сидеть на одном месте, не отвлекаться. Так? Только руками работать. Ручками, понимаешь? Для этого привычка нужна, терпение. Ну, а как и когда такая привычка вырабатывается? Еще в юные годы… Вот и выходит, что все писатели — онанисты. У тебя, Петро, есть шансы со временем стать Акуниным. Или наделать мозолей на ладошках.
— Да пошел ты. Логики — никакой.
— Логика есть. Просто ты еще слишком мал, с трудом догоняешь.
Тим падает на спинку скамьи, блаженно прикрывает глаза. С лица не сходит фирменная улыбка — такая яркая и счастливая, что на него невозможно обижаться.
Впрочем, мне есть, чем возразить другу:
— А я в журнале читал, что мастурбацией занимается девяносто процентов подростков. Это даже полезно для организма… В нашем возрасте.
Он открывает один глаз, посматривая на меня. Улыбка становится еще шире.
— Зря не веришь! Каждый парень должен пройти через это, чтобы все у него нормально развивалось.
— Ага. Ну да. Конечно. В Интернете еще и не такое напишут, на порносайтах твоих любимых. Кстати, о писаках. Один такой совсем дописался: у негров в рот берет.
— Лимонов, что ли?
— Какие нафиг лимоны? Член у негров сосет дядька, прикинь! Ну, этот, который еще «Восставших из Ада» снял…
— Чушь какая-то.
Он вдруг вскакивает.
— Я тебе покажу, через что на самом деле надо пройти, чтобы стать мужиком. Пойдем!
Хватает за рукав, тянет. Я лениво, без всякой надежды на победу, упираюсь. Мы отходим на пару шагов, тут приятель отпускает мою руку, хлопает себя по лбу и бежит обратно к скамейке, за девайсом.
— Вот дурья башка, чуть не забыл! Фух…
— Где это мы?
— Кладбище. Старое. Не как авто твоего папаши, а гораздо, гораздо старше. Здесь уже никого не хоронят… Лет этак сто.
Тим стоит — стройный, красивый. Белая футболка с надписью «БУДУЩИЙ ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ» чуть великовата, но не скрывает широкие плечи и крепкую, не по-детски мускулистую грудь — особенно хорошо его мышцы видны сейчас, когда он развел руки в стороны, словно распахивая передо мной врата в свое маленькое царство мертвых.
Ничего особого я тут не вижу. Сотни раз и зимой, и летом проходил мимо этого холма, и никогда бы не подумал, что растущие на нем чахлые деревца скрывают чьи-то могилы. Если только труп случайной бродячей псины, сбитой кем-то на трассе, бросили гнить в кустах. Из земли перед нами тянутся к вершине холма стертые, покрытые трещинами ступени. Другой конец лестницы затерялся наверху, среди сорняка, под сенью не по-летнему желтых кленов.
— Мать говорила, что после того, как кладбище закроют, лет на пятьдесят, на его месте делают новое.