— Ты не знаешь арабской грамоты? — почему-то оживился старик. — Ну ладно. Пусть будет по-твоему. Я тебе напишу…

Он позвал слугу и велел ему привести с базара лучшего чеканщика со всеми его инструментами. Потом он взял кусок пергамента и калам [15] , подумал немного и быстро написал две строчки длиной с кинжальную рукоять.

Чеканщику пришлись немало потрудиться, пока он сумел на твердой неподатливой стали воспроизвести подпись, сделанную на пергаменте. Резцы то и дело тупились, их надо было часто затачивать. Наконец я взял панцирь и завернул его в кусок ткани.

Скажи мне, высокостепенный, какие слова начертал ты своей благословенной рукой?

— Слова, угодные аллаху, — ответил шейх, улыбаясь и вытирая рукавом слезу, выкатившуюся из левого глаза. — И это как раз те слова, которые хороши для надписи, а не для произнесения вслух. Ибо святость изречения так велика, что наши грешные уста рискуют ее осквернить.

Обрадованный, хотя и слегка недоумевающий, я почтительно распрощался со старым мудрым муллой и с легким сердцем покинул его дом.

Тузар ждал меня у ворот с оседланными конями. Дело близилось к вечеру, а утром мы уже хотели быть в Джидде.

Мой верным боевой друг поинтересовался, сколько я заплатил за услуги шейха. Я сказал. А когда мы отъехали от Мекки на довольно большое расстояние и над пустыней стала сгущаться тьма, Тузар долго проклинал алчность священника и сетовал на мою расточительность и доверчивость. Видимо, он хорошо подсчитал, сколько лошадей и оружия можно приобрести на такие деньги. Остановившись возле колодца, мы переоделись. В своем привычном платье и вооружении было гораздо приятнее. Тузар, допустив невольное кощунство, сказал, что чувствовал себя в этом ихраме совершенно голым.

В Джидде, убогом небольшом городишке с кособокими глинобитными домами и кривыми, заваленными гниющим мусором улочками, нам пришлось провести целый день в ожидании корабля. Переправились на другой берег без всяких приключений, если не считать, что бессовестный кормчий содрал с меня три золотые монеты — последние мои деньги. Правда, у Тузара еще что-то оставалось на оплату постоя в караван-сарае, ну, а дальше… дальше мы надеялись, что аллах не оставит нас милостями своими.

Мои славные парни, истомившиеся в караван-сарае от скуки, очень обрадовались нашему возвращению. Им не хотелось больше ни часа задерживаться на этой опостылевшей стоянке. Кстати, их желание совпадало с моим. Я очень спешил…

Через две недели мы встретили купеческий караван из Каира, направлявшийся в глубь Эфиопии, чтобы обменять там аравийскую камедь [16] , шелковые ткани и дешевое железное оружие на шкуры львов и леопардов, на кожу носорогов, слоновую кость и высушенные целебные травы, в которых знахари из черных эфиопских племен разбирались получше наших мудрых хакимов.

Нам удалось пополнить скудные запасы провизии. Для каждой лошади мы приобрели по нескольку мер овса и по тугому тюку сена. Хотя людей в караване было вчетверо больше, чем в моем маленьком отряде, купцы, зная, с кем имеют дело, не осмелились спрашивать с нас никакой платы.

Дневной отдых мы проводили вместе, и вот тут-то и стала нам известна страшная новость. Купцы помалкивали, стараясь не вмешиваться в дела, которые не касались их барышей, а пожилой паломник-турок, шедший с караваном, пока ему было по пути, спросил:

— Не несут ли доблестные воины пыль священной Мекки на своих ступнях?

— Несут, несут, — ответил я.

— И, наверное, достославные черкесские всадники, посетившие Мекку, будут служить султану Селиму еще лучше, чем мелику Туманбею?

— Что ты сказал, несчастный?! И как ты не подавился своими необдуманными словами!

— Я никогда не говорил необдуманных слов, — спокойно возразил турок. — Не пристало зря болтать языком человеку, у которого есть женатые сыновья и который решил совершить хадж. Но мог ли я подумать, что мой высокодостойный собеседник не знает о недавних событиях в Египте?

— О каких событиях? Говори коротко и правдиво, если хочешь благополучно добраться до Мекки.

И паломник рассказал о новом вторжении султана Селима, о битве в окрестностях Каира и полном разгроме армии Туманбея. Турецкое войско наступало мощно и неумолимо. Оно было разделено по старинной традиции еще издавна упоминавшейся в ильм-ат-тафире — древней науке о толковании Корана — и в сунна-мусульманских преданиях на четыре непобедимых когорты с устрашающими названиями. Первой выступала часть под названием «Утро псового лая», второй шла часть «День помощи», третьей — под громовой рокот тулумбасов — «Вечер потрясения» и, наконец, четвертая имела наименование «Знамя пророка».

Ей, кстати, даже и не пришлось ни разу вступить в битву.

Египет был завоеван турками, а мелик бежал на юг, к вождю одного из бедуинских племен. Паломник не мог знать, к какому именно вождю. Но это знал я. В моей памяти сейчас же возникло коричнево-красное, как копченая говядина, лицо бедуинского старейшины Шейх-Сеида — владыки многих десятков кочевий, разбросанных по редким оазисам Нубийской пустыни. Вспомнил я и и ношение Туманбея к этому полудикому пустынному льву, который посещал дворец монарха в качестве желанного гостя. Главный оазис вождя находился, как я слышал, где-то неподалеку от Луксора, и, значит, мой царственный дядя сейчас был гораздо ближе ко мне, чем если бы оставался ждать своего Мысроко в Каире. И, наверное, сейчас я ему был гораздо нужнее…