И решено было выступить на следующий день к ночи.

— А теперь, — сказал Мысроко, — пришел час, которого я долго ждал. Наконец по праву хозяина дома я смогу отблагодарить моего молодого князя Жамбота за его доброту и высокопохвальное поведение. — Он сделал знак Тузару, и тот поднес к нему длинный, видимо, довольно увесистый предмет, упрятанный в войлочный чехол. — Здесь тот самый мушкет, принадлежавший Хазизу аль-Гури. — Мысроко не торопясь вынул из чехла это чудо — оружие, с которым в Кабарде еще почти не были знакомы. — Кстати, правильнее его называть не мушкет, как говорят франги, а трабуко — это по-испански, ведь он и сделан был в Испании. Такое оружие не часто встречается даже у турецких пашей. Вот тебе еще роговая пороховница с меркой. А в этом мешочке — один батман [25] лучшего пороха из страны Инглиз [26] . Его тебе хватит ровно на сотню выстрелов.

Жамбот старался не обнаруживать слишком явной радости, и только руки его выдавали немалое волнение ценителя, дорвавшегося до предмета своей страсти. Чуть дрожащими пальцами он нежно поглаживал массивный восьмигранный приклад красного дерева, инкрустированный перламутром и слоновой костью, трогал изящно изогнутую «собачку» с кремнем в «зубах», отлитую из чистого золота.

— Испанские слова похожи на кабардинские?.. — пробормотал он. — У Шогенуко есть теперь трабуко…

— Подожди, Жамбот, — усмехнулся Тамби. — Это еще не все. О том, как я отношусь к благородным друзьям, тебе скажет некий голубоватый клинок, который полагается носить без ножен. Дамасские оружейники — дай аллах им здоровья! — были бы рады узнать, что плоды их непревзойденного мастерства иногда попадают в столь достойные руки.

Шогенуко побледнел и невольно затаил дыхание. Он, конечно, втайне надеялся, что некоторая часть оружия из завидного арсенала «египтянина» будет подарена ему, но такой щедрости не ожидал. Расстаться с клинком, за который любой князь был бы счастлив отдать сотни голов скота! Жамбот встал и хотел что-то сказать, но слов у него не нашлось и он только покачал головой.

А Тузар по знаку Мысроко взял кусок очажной цепи со звеньями, сделанными из железного прута толщиной с древко стрелы, и, держа цепь за один конец на вытянутой руке, подошел к своему князю. Мысроко резко поднялся со скамьи, взмахнул саблей — лезвие коротко свистнуло в воздухе, — и нижняя половина цепи с глухим звоном упала к ногам Тузара. Верхняя половина, оставшаяся в его руке, лишь еле заметно покачивалась. Дружный вздох восхищения огласил стены гостевой комнаты. Люди Жамбота многозначительно переглядывались и цокали языками. Биберд поднял с пола обрубленный конец цепи и прошептал:

— Как пару тростинок… Срез такой гладкий!..

Мысроко кивнул головой:

— А на жале клинка — никакой зазубрины. Вот так же легко Шогенуко будет разрубать этой саблей шлемы врагов. — Он вручил Жамботу свой дар и как ни в чем не бывало сел на место и отпил воды из чаши. К го гость положил возле себя саблю и тоже сделал несколько жадных глотков.

Слуги тотчас убрали столик-трехножку и внесли новый, с очередной переменой блюд. Среди прочей посуды на нем стоял серебряный кубок филигранной работы. Мысроко пододвинул его к Жамботу:

— Пить мармажей [27] будешь из него дома. А пока этот сосуд наполнен не хмельным напитком, а золотыми монетами. Пригодятся тебе для отделки оружия и конской сбруи. Ну да вы, здешние кабардинские воины, лучше меня знаете, как использовать расплавленный металл, в который у вас превращается каждая монета, попадающая к вам в руки. Ведь вы все еще не признаете денег, не привыкли чего-то покупать, а тем более продавать.

— Спасибо тебе за все, старший друг мой, — тихо сказал Шогенуко. — Я не заслуживал такой высокой чести — получить от тебя столь замечательные дары. Если мне удастся совершить подвиги, достойные того, чтобы о них был сложен хвалебный орэд, то гегуако обязательно упомянет в песне об огненном трабуко и стальном поясе-клинке, которых не имеет ни один из князей Кабарды.

— Пусть поможет тебе аллах достигнуть того, к чему стремится твоя благородная душа, — ответил Тамби.

— Я больше надеюсь на силу своих рук и мощь своего оружия, — не удержался Жамбот.

— Шогенуко, ах, Шогенуко, — укоризненно сказал Тамби. — Это про таких вот, как ты, сказано в Коране: «На сердце их и уши аллах наложил печать, а на глаза надел повязку». Мне бы сейчас разгневаться на тебя, но, видно, я плохой мусульманин и не могу этого сделать. Жаль, что у нас с тобой нет человека, который читал бы нам Коран и разъяснял мудрость его аятов.

— Хорошо, Мысроко, — улыбнулся Жамбот. — Я обещаю тебе найти такого книгочея. А может, нам удастся захватить какого-нибудь абыза [28] в набеге на аварские станы…

На следующий день к ночи, как и договаривались накануне, седлали коней, проверяли прочность упряжи, последний раз осматривали копыта лошадей, складывали в переметные сумы гомыло — походную непортящуюся пищу. Достаточно было взято и вяленых бараньих боков, и твердых, как камень, лепешек соленого сыра, и мешочков с голилем — просяной мукой с медом, удивительного блюда, сохраняющегося съедобным в течение десяти, а то и двадцати лет.

Не были забыты и мешки, и связки веревок для будущей добычи, а также куски белой ткани — джебына — на случай, если придется кое-кого хоронить в походе. У многих были с собой завернутые в тряпочку кусочки дерева, в которое ударила молния, — это предохраняло от дурного глаза.

Когда земля укрылась тремя черными, как душа предателя, покровами, двинулись в путь. Никто из посторонних не должен был видеть, в какую сторону отправляется отряд. И пусть каждая собака во всей округе уже знала точную дорогу и цель похода, но только никто не посмел бы обнаружить свою осведомленность.