До реформизма здесь далеко. Правые, как мы видели, не исключали возможных компромиссов с правящими силами. Они исключали, однако, просто реформу существующей системы. Их планы были другими. Как пророчески заметил тогда один исследователь-эмигрант, «новые правые убеждены в неизбежности кризиса и живут его ожиданием. Им желательно, и они готовы к этому, в случае необходимости спровоцировать такой кризис, поскольку правые рассматривают его как условие выведения России из теперешнего состояния прострации» [293] .

О кризисе говорили не только правые. Сахаров, в свою очередь, писал: «Могу только молить судьбу, чтобы выход из этого исторического тупика не сопровождался такими гигантскими беспорядками, которые сегодня нельзя себе даже представить. Поэтому я — эволюционист, реформатор». Один из авторов «самиздата» добавлял: «Режим не может долго существовать в его нынешнем виде. Наша задача заключается не в том, чтобы любой ценой ликвидировать его как можно скорее, но подготовить приемлемую альтернативу. Однако ... оппозиция почти так же бессильна, как и власть. Если эта ситуация продлится до момента кризиса (который, независимо от поведения оппозиции, разразится рано или поздно, и, вероятно, в недалеком будущем), то последствия могут быть очень тяжелыми...» [294] . В этом на самом деле заключалась самая серьезная проблема или, если хотите, настоящий «застой». Несмотря на живость дискуссий, проходивших в подпольных глубинах советского общества, нельзя утверждать, что в 70-е годы наблюдался истинный прогресс политической мысли или культуры либо что в это время вырисовывалась настоящая программа возможных реформ.

Основная забота стоявшего у власти брежневского руководства заключалась в том, чтобы сдерживать, а не стимулировать развитие идей, которые могли бы внести вклад в поиск новых решений. Под руководством главного идеолога Суслова политика Кремля была направлена на пресечение любого проявления, сколь-нибудь оригинального или смутно напоминающего отход от ортодоксальных постулатов. В создавшейся в результате этого обстановке процветали посредственность и приспособленчество.

В начале 70-х годов первой жертвой режима стал «Новый мир». У журнала была трудная жизнь начиная с конца 60-х годов, когда каждый номер выходил после изматывающих баталий с цензурой и потому нередко со значительным опозданием. Но смертоносный удар был нанесен именно нарождающимися русофильствующими правыми, которым противостоял журнал, публикуя серьезные материалы против «Молодой гвардии». Одиннадцать авторов правого толка опубликовали в еженедельнике «Огонек» письмо протеста, что послужило предлогом для указания о чистке редакционной коллегии «Нового мира» [295] . Изолированный и обезоруженный Твардовский вынужден был уйти в отставку. Так заставили замолчать самый весомый голос советской публицистики, сохранявший среди реформистски настроенной интеллигенции наибольший авторитет даже несмотря на лояльность по отношению к социализму. «Новый мир» продолжал выходить, но публикации на его страницах вернулись в колею господствующего конформизма [296] . Твардовский умер в 1971 году. После похорон Хрущева его похороны, вторые за этот год, прошли под надзором милиции. Некоторое время спустя его самый яростный противник, Кочетов, покончил жизнь самоубийством, и возглавляемый им журнал «Октябрь», в свою очередь, потерял отличавшую его неосталинистскую исступленность [297] .

Вторым решением, более вредным, чем любое проигранное сражение, было изгнание Солженицына. Неспособность или, во всяком случае, нежелание советских верхов вступить в настоящую политическую и идейную борьбу с писателем стали свидетельством их начинающегося интеллектуального паралича. Бесчисленные обвинения, цензурные запреты и притеснения скорее воспламеняли, чем подавляли бойцовский темперамент Солженицына, увеличивая и уж никак не уменьшая его моральный авторитет. В ответ власти не представили никакой аргументированной критики его политических позиций, хотя они не были неоспоримыми. В конце 1973 года Солженицыну удалось опубликовать за границей свой капитальный труд, роман «Архипелаг ГУЛАГ» — грандиозное обвинение в адрес не только сталинской системы репрессий, но и всей советской политики начиная с 1917 года. Она была представлена как непрерывная цепь злодеяний, направленных против несогласных, которые всегда, даже в далекой гражданской войне, были лишь невинными жертвами. Солженицын расценивал публикацию этого романа как наивысшую миссию своей жизни. «Господь Бог, — писал он, — чудесным образом довел это дело до завершения» [298] .

Но и тогда нигде, за исключением разве что диссидентской среды, не нашлось никого, кто был бы способен на критический, достойный слова «критика», анализ, отделяющий справедливые разоблачения от некорректных выступлений. После нескольких раздраженных атак в печати писатель был арестован, лишен советского гражданства и выдворен в Германию. Там он был принят с максимальным уважением. Высылка Солженицына вызвала во всем мире глубокое возмущение [299] . Его книга, окруженная ореолом несправедливых гонений против автора, издавалась миллионными тиражами.

Но не один Солженицын был вынужден эмигрировать. И другим пришлось пойти на это, кому — по-хорошему, кому — по-плохому. Многие не видели иного выхода из сложившейся трудной ситуации. Солженицын сам никогда бы не решил сделать это добровольно и не одобрял других, уезжающих за границу, но его силой вынудили эмигрировать. Его друг и покровитель, всемирно известный виолончелист Ростропович должен был пойти на такой же шаг после того, как власти отменили многие его концерты на родине и за рубежом. Точно так же вынуждены были поступить скульптор Неизвестный, писатель Виктор Некрасов, историк Некрич, поэт Бродский — люди, которых нельзя было всех разом отнести к стану неукротимых противников социалистической системы, но для которых жизнь в стране сделали невозможной. В конце концов эмиграция принимает массовый характер. Многие евреи уехали, и еще больше было тех, кто просил разрешения на выезд. Этому процессу способствовала международная солидарность, но более всего он провоцировался изнутри новыми националистическими тенденциями и сопровождающими их проявлениями антисемитизма. Подсчитано, что в промежутке между 1971 и 1974 годами страну покинули около 100 тыс. евреев и почти такое же число представителей интеллигенции с тяжелым сердцем последовали по этому же пути. Впечатляют не столько количественные данные, сколько качество этой диаспоры, вобравшей многие лучшие умы страны.

В третий раз в истории СССР наблюдалась волна политической эмиграции, после первых двух: в начале 20-х годов и после 1945 года. Конечно, третья волна эмиграции не приобрела масштабов первых двух [300] , но последствия ее по многим параметрам травмировали сильнее. Предыдущие волны эмиграции прошли после гражданской и мировой войн и были в большой мере их следствием, в то время как волна 70-х годов случилась после многих лет мирного развития, когда ничто не предвещало ее. В большинстве случаев условия жизни в странах, принимающих эмигрантов, были лучше тех, в которых там оказывались эмигранты предшествующих волн. Появилось больше возможностей для работы, преподавания, самовыражения. Среди эмигрантов третьей волны, как и в среде любых политических эмиграции, возникали досадные споры, но в совокупности своей эмиграция составила опорную точку для внутренней оппозиции в СССР.

Основной причиной эмиграции оставались притеснения, которым подвергались в стране культура и политика. Слишком многие писатели вынуждены были работать «в стол». Слишком многим режиссерам не удавалось создавать задуманные фильмы, слишком часто случалось, что картины выпускали, расходуя на их создание значительные средства, а потом изымали из проката [301] . В сентябре 1974 года группа не признанных официально московских художников попыталась устроить выставку в чистом поле на окраине Москвы. Чтобы воспрепятствовать этому, на поле прислали несколько бульдозеров, которые принялись расчищать территорию. Эта насильственная мера оказалась не только унизительной, но и бесполезной, потому что некоторое время спустя власти вынуждены были разрешить аналогичные выставки, в том числе из-за шума, поднятого по поводу этого эпизода за рубежом [302] .