Британцы хранили веру в Bundesbank до второй недели сентября. Теоретически он мог бы защитить фунт от любых нападок, использовав свой неограниченный запас дойчмарок. Однако для сдерживания нарастающей спекуляции Бубе пришлось бы выбросить на рынок многие миллиарды марок, и охранители этой валюты во Франкфурте полагали, что это подстегнет инфляцию. 15 сентября германско-британская солидарность наконец достигла своего предела. Тогдашний президент Bundesbank Гельмут Шлезингер на одной из пресс-конференций обронил замечание, что ЕВС требуются определенные «подгонки». Это выражение за считанные минуты облетело мир: оно означало «продавай фунты», как позднее /88/ прокомментировали ситуацию финансовые эксперты в докладе министерству финансов США.

В Лондоне у министра финансов Нормана Ламонта, повязанного договором и законом о свободе передвижений капитала, оставалось только одно оружие. Он мог поднять процентную ставку и сделать для атакующих сил покупку марок более дорогой. В одиннадцать утра на следующий день после предательства Шлезингера и еще раз в два часа пополудни он повысил ставку рефинансирования на 2 процента. Но доходы от девальвации, на которые можно было рассчитывать, с лихвой перекрывали повышение ставки. Единственным результатом оборонительных мер Ламонта было то, что спекулянты стали занимать и обменивать еще большие суммы. В четыре часа Английский банк наконец сдался, проиграв половину своих резервов. За считанные часы фунт потерял почти 9 процентов своей стоимости, и нападающие положили в карманы сказочные барыши. Один лишь Дракенмиллер, согласно более позднему заявлению Сороса, сделал для «Квантума» миллиард долларов.

В течение последующих нескольких дней эта драма повторилась с итальянской лирой и испанской песетой. Дабы избежать той же участи, Швеция и Ирландия прибегнули к крайней мере самозащиты, подняв процентные ставки на 500 и 300 процентов соответственно. Но спекулянты справедливо расценили это как признак слабости. Им нужно было лишь выждать: они знали, что если эти страны не хотят увидеть, как их экономики испускают дух, то ни та, ни другая долго не продержится. Швеция держалась до ноября и вернулась к обычной ставке, девальвировав крону на 9 процентов. Ирландия последовала за ней в феврале следующего года с 10-процентной девальвацией.

Борьба с ЕВС еще не была завершена. «Franc fort», сильный французский франк по-прежнему чувствовал себя хорошо и в отличие от других валют вовсе не считался переоцененным. В начале 1993 года вторая по величине экономика Европы находилась даже в лучшем положении, чем германская. Но охотники за прибылью уже испробовали в предыдущем году вкус крови, и декларации о намерении политиков Бонна и Парижа поддерживать существующий паритет франка и марки и сохранить ЕВС даже без Британии и Италии оказалось достаточно, чтобы породить новые волны спекуляции. /89/

На протяжении месяцев центральный банк в Париже поддерживал франк, когда бы тот ни подвергался испытанию, и настойчиво призывал франкфуртских коллег ослабить давление на валютную систему путем снижения процентных ставок. Когда же в четверг 29 июля Буба на совещании своих директоров не внял этим призывам, волны превратились в бушующий поток. На следующий день в министерстве финансов в Париже было спешно созвано совещание по германо-французскому кризису, на котором управляющий Французского банка Жак Де Ларозье потребовал от своих партнеров во Франкфурте неограниченной поддержки. Еще не закончив обсуждение этого вопроса, делегации узнали о фактическом крушении ЕВС. Превосходящую мощь всемирного наступления на франк продемонстрировала единственная цифра. В течение некоторого времени после полудня, когда уровень спекуляции был максимальным, Парижский центральный банк терял 100 миллионов долларов в минуту. К моменту завершения торгов того дня коллеги Ларозье израсходовали 50 миллиардов долларов и имели задолженность в размере более чем половины этой суммы [19].

Гельмут Шлезингер и назначенный его преемником Ганс Титмейер вовсе не собирались жить с этим долгом и ожидаемым следующим раундом спекуляции, вследствие чего советовали французам признать себя побежденными. Им возражали, что проблема в конечном счете возникла из-за Германии. До позднего вечера воскресенья Ларозье и его правительство не прекращали давления на немцев, но тщетно. Около часа ночи, незадолго до открытия бирж в Восточной Азии, остальные члены ЕВС сообщили о своем решении позволить всем паритетам колебаться в диапазоне 15 процентов.

Так завершились 14 лет пакта о западноевропейской стабильности, ознаменовавшиеся дюжиной проигранных битв в его защиту, которые по самым скромным подсчетам обошлись европейским центральным банкам и в итоге налогоплательщикам в несколько сот миллиардов марок. Поборники свободного мирового рынка не видят в этом ничего предосудительного, по крайней мере со стороны денежных дилеров и инвесторов. Их наиболее влиятельным апологетом в Германии является сам нынешний глава Bundesbank, доктор/почетный доктор Ганс Титмейер. С точки зрения верховного защитника марки, соперничество валют — это часть свободного мира /90/ рыночной экономики, в котором все страны конкурируют друг с другом. Подразумевается, что «свободное движение капитала» лишь способствует «неминуемым подгонкам в экономической политике», поэтому в случае с крахом ЕВС фиксированные обменные курсы просто стали «не заслуживающими доверия» на рынках [20]. Босс Бубы и многие другие «правоверные» нисколько не сомневаются, что вина за ту или иную ошибку всегда лежит на политиках. Проблема, сказал Титмейер на Всемирном экономическом форуме в Давосе в феврале 1996 года, состоит лишь в том, что «политики в большинстве своем все еще не понимают, до какой степени они уже находятся под контролем денежных рынков и даже управляются ими» [21].

Тут уж, как говорится, явный перебор, но вместе с тем и полное соответствие теории американского экономиста и лауреата нобелевской премии Мильтона Фридмена, которая в наши дни принята (и применяется политиками) почти во всем мире. Картина, в виде которой многочисленным адептам этого так называемого «монетаризма» представляется окружающий мир, сравнительно проста: оптимальное использование капитала возможно только в том случае, когда его можно свободно перемещать через границы государств. Их волшебное слово применительно к этому процессу- эффективность. Направляемые стремлением к максимальной прибыли, мировые сбережения должны всегда течь туда, где их можно использовать наилучшим образом, и это, естественно, те сферы применения, где они приносят самые высокие доходы. Таким образом, деньги из богатых капиталом стран поступают в регионы, предлагающие вкладчикам наилучшие инвестиционные перспективы. И наоборот, заемщики повсюду выбирают тех кредиторов, которые предлагают самую низкую ставку процента; им не нужно кланяться местным банковским картелям или переплачивать за тот факт, что в их собственной стране слишком мало сбережений. В конечном счете, так по крайней мере гласит теория, от этого выигрывают все нации, поскольку самые высокие темпы роста сочетаются с наилучшими инвестициями.