В этот момент в кабинет вошел важный господин, настороженно оглядываясь, за ним прошли еще двое. Они молча склонились в полупоклоне, изображая дружеское приветствие. Все трое улыбались резиновыми полуулыбками. Я никогда их раньше не видела, но моментально определила, что низенький, слегка ссохшийся человечек — Шац-ман Григорий Исакович, высокий стройный красавец, накачанный, мускулистый, с бритой головой — Шерегес Александр Иванович, среднего роста, с пышной шевелюрой, стройный и подвижный — Шерстобитов Дмитрий Николаевич. Они улыбались так, словно мы были знакомы лет двадцать и вообще никогда не расставались со студенческой скамьи. Скамья Шацмана, правда, скрипела под ним в годы моего розового детства…

По кабинету распространился запах дорогой одежды и другой, неизвестной мне жизни. Эта жизнь отличалась от моей, суровой и сложной, она была просто другой, наполненной запахом наживы, больших денег, кредитов и, разумеется, заказных убийств.

От господ исходил авантюрный аромат опасности, тревожащий мое чувственное воображение.

Прикрыв глаза, я скомандовала себе:

«Пустые мысли вон! Задело! Никакой философии!»

Аутотренинг сработал. Приветливо улыбаясь резиновой улыбкой, я сказала:

— Была уверена, что позвоните снизу, я бы за вами сотрудника прислала (наглая ложь, никого присылать и не собиралась).

— Мы у вашего генерала задержались, — сухо ответил Шацман. — Мы подъехали к десяти. Скоро полдень. Нам пора в офис. У нас назначены встречи, — говорил он резко и отрывисто, словно лаял, но лаял вежливо и беспристрастно.

— Вот оно как, — пробормотала я, срочно проводя мысленную передислокацию — к генералу господа ходили за моральной поддержкой, надо учесть при разговоре, — присаживайтесь. Я вас долго не задержу.

— Мы спешим, — брезгливо оглядывая стулья, сохранившиеся с тех же незапамятных сталинских времен, что и стол Юрия Григорьевича, присоединился к беседе Шерстобитов.

Он все-таки выбрал самый подходящий стул и присел на краешек.

— Я понимаю вас, — с искренним сочувствием покачав головой, я уставилась на Шацмана и Шерегеса.

Они стояли посереди кабинета, напряженные, скрученные в тугие пружины, готовые в любой миг сорваться и пулей выскочить из ненавистного помещения. Чем оно им не понравилось, не знаю. Лично мне в нем очень уютно, стабильно и комфортно.

Мой кабинет — монолит, на котором зиждется основная идея борьбы с преступностью. Здесь все — карта, сейф, пистолет в сейфе, стол, стулья, даже компьютер — подчинено одной цели — во что бы то ни стало найти преступника.

То есть врага…

— Присядьте, пожалуйста. — Я понимала, что Шацман и Шерегес выражают протест, изображая бурю в пустыне, дескать, какая-то бабенка вызвала их к себе и изгаляется над ними, отнимая драгоценное время, которому, как известно, цены нет. Время — оно бесценно!

Драгоценное время текло, чуть слышно отстукивая маятником в настенных часах, фонируя негромким завыванием зуммеров розоватых лампочек на карте и шелестом докладной записки, края которой я нервно трепала. Струи времени касались не только моих ушей, но и ушей упрямых мужчин, пока до них не дошло, что я собралась их перемолчать. Они стоят, я молчу, и им все равно придется говорить первыми.

Когда эта простая мысль посетила их гениальные головы, они присели на краешки стульев рядом с Шерстобитовым. Дмитрий Николаевич радостно осклабился, дескать, давно бы так, а то выделываетесь, фасон держите…

— В Тихвине убит Григорий Сухинин, через полгода в Питере таким же способом Олег Телегин. Сухинин работал у вас водителем, Телегин — начальником службы безопасности. Оба из одной службы корпорации — безопасности. Если у вас есть какие-либо объяснения, я слушаю, если нет, вы свободны. — Я резко двинула докладной запиской по столу, и листы рассыпались.

Черт, какую комбинацию испортила, теперь надо собирать листы, ползая по полу…

Я чуть не расплакалась от обиды — всегда мне черт сует палку под ноги в самый неподходящий момент.

А может быть, это палочка-выручалочка?

Шерстобитов бросился на пол, услужливо собирая страницы шедевра служебной документалистики. Ловко подпрыгивая, враз собрал бумагу и положил на стол. Все безупречно вежливо и интеллигентно, не придраться.

— Это вы должны нам объяснить, почему милиция плохо работает. — Григорий Исакович нервно шевелил пальцами. Кисти рук перемещались в ломаных пассах, пальцы гнулись, словно это были не пальцы, а тонкие раскрученные пружинки. — Наших работников убивают, а мы должны еще что-то объяснять.