Не знаю, чего я боялся больше: ожившей памяти, жгучей, как кислота, – это было, но этого больше не будет… никак… никогда! никогда!! – или чужих следов, окурков, испоганивших ее.

В гостиной ничего не изменилось. В кухне тоже. А вот кабинет…

Здесь было почти как прежде. Ни чужих следов, ни беспорядка – только пусто. Огромный стол Старика был непривычно, нестерпимо пуст. И книжный стеллаж. Две полки зияли пустотой, как выбитые зубы. Те, где стояли книги чертовых сук. И подлинный «Malleus Maleficarum», маленький, в немом переплете из грубой кожи с железными набивками на углах…

Впрочем, что-то из этого должно быть у Виктора. Копия Malleus'а-то уж точно.

Я постоял, поводя пальцами по краешку полки. Все еще оттягивая. Но что толку? Что толку…

Я повернулся и зашагал по длинному коридору назад. Перед дверью в другую половину дома постоял, собираясь с духом. Толкнул и решительно вошел.

Темно, в нос ударил тяжелый запах. Я шаркнул рукой по стене, нащупывая выключатель. Вспыхнул яркий свет, я поморгал, привыкая.

Не знаю, чего было больше: облегчения или разочарования. Стол, на котором лежала ручная дьяволица во время тренировок, также стоял в центре комнаты. Пустые клетки для крыс… Тел не было. Ни Старика, ни ее. Была капельница, оторванная от изголовья стола, какие-то шланги, испачканные в зеленой мути и засохшей крови… Кровь, засохшие черные пятна – их здесь было столько, словно человека выжали досуха. Черные-черные. Куда темнее, чем обычные пятна крови. Это была кровь, полная той зеленой дряни.

Я заглянул за стол, но там было только кресло Старика, растерзанное, будто…

Потом! Потом!

Я не мог это все осматривать – не сейчас! Не сейчас! Старик…

Обойдя стол, я толкнул дверь дальше.

Здесь я никогда не был. Коридор убегал вперед, к наполовину зашторенному окну, тускло освещавшему коридор. Длинный, сквозной, как и в той половине дома, только двери по бокам шли наоборот. Те, что были справа, стали слева. Как отраженные в зеркале.

И запах. Ужасный, тяжелый запах гниющих тел… Зажав нос рукой, я быстро пошел по коридору, пиная двери.

Копия гостиной, только совершенно пустая, и на стенах не привычные зеленоватые обои, а вспузырившиеся розочки, местами ободранные, из-под них желтели древние газеты.

Я пнул следующую дверь. Копия столовой, но тоже совершенно пустая.

Дальше, дальше, дальше…

Всюду было пусто, пока я не добрался до последней двери, у самого торцевого окна. Я пнул – здесь было темно, окна зашторены. Но я чувствовал ногами, что здесь не голый, старый линолеум, а что-то мягкое, ковер с высоким, густым ворсом. И свет, сочившийся в приоткрытую дверь, подтверждал, что комната жилая.

Наконец я нащупал выключатель, мягкий красноватый свет залил комнату.

Сколько я там стоял, замерев на пороге? Даже про запах, кажется, забыл – так неожиданно это было. Так непохоже на комнаты в той части дома, где я привык бывать…

Это был кусок другого дома. Роскошного и – чужого. Чужого…

Я стоял на пороге как вор, забравшийся в чужой дом, в чужую память, в чужую жизнь, которой не должен был видеть, знать, догадываться…

Я шел по коридору обратно, снова наваливался тяжелый запах, и я закрывал нос ладонью, и все равно меня мутило. И был стыд, словно я сделал что-то подлое, и как камни бултыхалась в голове мысль: тела, где же тела?..

Я сообразил, что одну дверь, в самом начале, пропустил. Забыл, что она должна быть здесь. В ее копию в жилой половине дома я заходил редко – там у Старика была кладовка. В нашей половине дома.

А здесь…

Запах за дверью был чудовищный, я совсем перестал дышать, но вонь все равно заползала в ноздри, в плотно сжатые губы, я почти чувствовал ее на языке… Я шлепал по стене, но никак не мог найти выключатель, а вонь сочилась в меня, выкручивая наизнанку…

Наконец что-то щелкнуло, тренькнули люминесцентные лампы на потолке, стало светло.

На самодельных стеллажах вдоль стен стояли клетки. Крысы…

Все-таки меня вывернуло.

Не помню, как я вылетел из комнаты, как выбрался из коридора.

Захлопнув дверь, я стоял снова в комнате для тренировок, зажимая рукавом плаща нос, и желчь обжигала горло, а перед глазами прыгало, будто я все еще был там, под неживым светом люминесцентных ламп…

Прутья клеток, слишком частые, чтобы крысы могли пролезть, но они все-таки пролезли. Чудовищная сила заставила их протискивать головы сквозь прутья – ломая кости крошечных голов, сдирая шкуру с морд, выдавливая глаза…

Оскаленные, изломанные морды, с которых сорвало шкуру, торчащие сквозь прутья и безвольные тельца по ту сторону клеток…

Сука. Чертова сука. Зачем ты убила этих маленьких тварей – так? Для кого ты это оставила? Для меня?.. Что, так же как заставила их забиваться в прутья решеток, заставишь и меня сунуть ствол в рот и спустить курок? Я тебя достану, дрянь. Достану.

Зажимая рукавом нос, я выпрямился. Обошел стол с другой стороны. К перевернутому креслу Старика.

Один подлокотник оторван. Ось погнута, и оба колеса растопырились будто, перед тем как кресло перевернулось, на него обрушили чудовищный удар… Вся перепачканная в крови. Коричнево-ржавые пятна на ярко-голубой ткани. Господи, сколько же из него крови вытекло…