Шрифт:
– Мне будет жаль, если вы погибнете, Влад.
Я внимательно посмотрел на нее.
А это правда соломинка?
Или еще одна ее ловушка? Очередная.
– Мне будет жаль, верите вы в это или не верите. Но мне действительно будет жаль.
– Ну да… Жаль… А тот мальчишка, в крови которого ты купалась? Его тебе тоже было жаль?
Диана смотрела мне в глаза. Тихо спросила:
– А вы как думаете, Влад?
Я потер шрам на шее. Старый, почти слился с кожей, но я его чувствую не кожей. Слишком хорошо помню, как он появился. Слишком хорошо помню ту чертову суку – чертову, как и ты! – которая его оставила. И только чудо заставило ее нож остановиться.
Чудо.
Рука Старика.
– Жаль… – Я хмыкнул. – Как было жаль всех тех, что лежат теперь на проплешине?
И может быть, не одной. Не только на этой. Может быть, были и другие? В других местах, в другие времена… Сколько тебе лет на самом деле, чертова тварь?
– И их тоже…
Она на миг опустила глаза и тут же подняла.
Черт возьми…
Не знаю, можно ли ей вообще верить.
Сейчас, глядя в ее глаза, я видел печаль.
Сейчас, глядя в ее глаза, я бы поверил в то, что она все это время едва сдерживала эту печаль, а вот теперь не смогла с ней бороться, – поверил бы, если бы всего минуту назад она не осадила меня такой же резкой сменой интонации, хлесткой, как пощечина.
А теперь ласковое чмоканье?
Нет-нет! Нельзя ей верить.
– И их тоже, хотя вы едва ли верите мне, Влад… Боюсь, вам этого просто не понять. Пока еще не понять. В этом ваше счастье… Вы еще не ощущали себя в теле, которое сделали совершенным, но которое вдруг ломается… Вы не верите мне…
Я почувствовал ее касание – робкое. Она готова была отступить, если я не захочу. А может быть, всего лишь блеф? И рада бы показать, дать почувствовать, что чувствует, чтобы понял, чтобы поверил, что не притворяется, – да только я сам откажусь…
Я впустил ее в себя. Не целиком. Не всюду. Лишь выделил пятачок, где она могла хозяйничать…
Часы, которые начинают отставать.
Кажется, еще все в порядке, но кожа уже не такая гладкая, как шелк. Крошечные, заметные только тебе самой, когда полчаса вглядываешься в зеркало, морщинки – первые трещинки, которые начинают раскалывать тебя.
Их все больше, они все глубже. Потом кожа начинает желтеть.
О, это еще гораздо лучше, чем у многих прочих красавиц – у обычных красавиц, но ты-то знаешь, что это начало конца…
Прелестный бутон раскрывался в прекрасный цветок, становился все краше и краше, но вот лепестки уже не раскрываются, а загибаются, теряют форму, рассыпаются, опадают…
Лучшая, какой ты могла быть, кончилась. Секунду, день назад, месяц, год… В прошлом.
Это уже прошлое. И к прежнему идеалу нет возврата. А дальше… Дальше будет только хуже.
Еще пройдет не год и не два, прежде чем ты превратишься в рухлядь, но ты уже знаешь, что это будет. Что ты – всего лишь ошибка. Желание счастья, которое невозможно, – его заперли в еще живом трупе. Замуровали заживо. Обрекли наблюдать, как все это рассыпается…
Сначала волосы. Больше не блестят, как раньше. Нет черноты вороньего крыла. Нет – и больше никогда не вернется…
Морщинки на коже все глубже…
Обвисают грудь и попка…
На пояснице, словно колбаска из теста, набрякает полоска жира. И на ногах, превращая их в изъеденные ломти желе, покрытые кожей…
Это выше колен. А ниже – синие вены, решившие выбраться наружу. С красными глазками разрывов…
Волосы седеют, а на коже высыпают старческие пятна… Их все больше и больше, как и седых волос… И не успеешь оглянуться, как уже не белое в черном, а остатки серого в белом…
Дольше всего сохраняются глаза. Уже не различающие предметы вблизи, но еще живые. Полные боли и ужаса, потому что ими ты видишь, как время размывает этот хрупкий домик, зовущийся жизнью…
Я вытолкнул ее из себя.
– Что? Не понравилось?
– Все стареют.
– Но не у всех есть выбор: смириться или изменить.
– Ты забирала чужие жизни, чтобы…
– О нет! Не сразу. Поверьте мне, мало кто делает это сразу. Многие не хотят, о нет…
Она опустила голову, криво усмехаясь. Помолчала.
Заговорила едва слышно:
– Сначала отказываются. Не желают делать сами и пытаются мешать старшим, когда они это делают… С тобой говорят, уговаривают и угрожают, ставят на место, наказывают, но ты не согласна… Ты борешься… Ты уверена, что ты-то никогда этого не сделаешь… И что когда ты станешь одной из старших, ты что-то изменишь. Не будешь практиковать это сама и запретишь другим. – Диана вздохнула. Кривая улыбка опять тронула ее губы. – Некоторые заходят очень далеко, пытаясь что-то изменить. Иногда слишком далеко… Хотя и не все, конечно. Некоторые… – Она поморщилась. Замолчала.