Шрифт:
Так вот что значила сумбурная болтовня рыбака на прощанье: она имела глубокий смысл. И, приближаясь к шалаге [5] нового знакомого, я крикнул:
— Гоп! — Нет ответа. Тонкими и злющими голосами наперебой кричат чайки, должно быть дерутся. Могучей влагой веет из лесу. Озеро близко. Еще несколько шагов — я слышу как глухо лепечет ключ.
«А как запалит сдуру, ищи с него потом?»
— О-го, Иван! Гоп-гоп! Эй, Иван!
— Да тут я, голубок. Не расстраивайся уж очень-то, вот я.
5
Стоянка.
Радостно кивает шапка седых кудрей, но пьяная красная рожа кривится насмешливо. От зорких глаз старика не укрылось, что я вздрогнул, когда он вынырнул около меня.
— Чего подкрадываешься как вор?
— А-ха-ха! Голубеночек ты мой милый, я за тобой все утро хожу, а ты не видишь. Смеху-то что!
— Ври больше. Нашел слепого.
— Ну как же. На Черненькой по кряквам промазал: раз. На гари к глухарке к холостой подобрался было да улетела: два. У гатей бог на шапку послал, чирята попались, хи-хи-хи! Правда?
— Делать-то тебе нечего, вот и шляешься. Надзиратель.
Мне было очень досадно, а старик хохотал до слез.
У шалаги, пока на костре закипал чайник, старик выпил еще и раскис.
Он бормотал, выл какую-то чепуху, воображая, что поет, выкрикивал непонятные слова, размахивал кулаками, угрожая кому-то.
Я поджидал, что он осовеет и заснет, но он вскочил.
— Хочешь, к глухарю сведу?
— В жарищу-то? Брось, ложись спать. Глухарь сейчас в чапыге. Подобраться невозможно.
— Дураку конечно нельзя, а который поумнее, так тому очень просто. За хвост пымаю. Он теперь спит и нос повесил, как курица на гнезде.
— Врешь ты все, старый пьяница!
— Ничего не вру. Хошь, сведу? Только чур, команду слушать и не зевать: как тебя вперед пущу, так значит тут он и есть, глухарь.
Мы шли по лесу, пышащему зноем и пахнущему медом, лезли по болоту в одуряющем тяжком благоухании уже отцветших и опустившихся водяных трав. Наконец остановились перед плотной стеной низкой заросли ельника, перепутанного с какими-то растрепанными вениками-кустами.
Под ногами хлюпала вода, везде лежали груды хвороста. Скользя как тень, Ванька поднял ногу, показал пальцем на подошву и, сделав зверскую рожу, погрозил мне кулаком. Это обозначало, что я должен ступать за ним след в след и отнюдь не шуметь. Непостижимо, как он это делал! Он чуть ли не прыгал, сразмаху совал свои лапищи в кучи сучьев, не обращая никакого внимания на то, по чему мы пробирались. И звука не получалось. Я из сил выбился, стараясь подражать всем его движениям, становился на протоптанные им следы, и все-таки что-то потрескивало. Надо было видеть, с каким злобным презрением тряс тогда Ванька седым затылком!
Вдруг старик согнулся, почти лег и отвалился в сторону. Я шагнул, занял его место. Сердце колотилось молотом, я смотрел всем моим существом, но ничего кроме чапыги не видел.
— Стреляй же, стреляй, сукин сын! — донесся до меня свистящий шопот.
В тот же миг в пяти шагах передо мной огромная черная кочка взорвалась с оглушительном треском, захлопала крыльями, свалилась за куст и улетела. Страшный удар по затылку ошеломил меня.
— У, дурак! — орал Ванька, суя мне под нос кулаки. — Растяпа, чего тебе еще? К хвосту привел. Тьфу!
— Ты что же дерешься? Смотри, такой сдачи дам, что тут же околеешь, старый хрыч!
Я чувствовал свою вину, но не мог же сознаться, что среди бела дня прямо под носом не рассмотрел глухаря.
— Когда я дрался? — недоумевал Ванька. — Разве так дерутся? Вот уж напрасно. Не дрался я. Это уж ты зря!
Он очевидно считал, что драться — это положить наповал или по крайней мере избить до полусмерти, а остальное — пустяки.
Еще раз получил я подзатыльник от Ваньки. Он обещал свести меня на лужу, набитую утками. И сводил. С маленькой лужи, окруженной стеной старого леса, поднялся плотным компактным столбом табун уток, и я отчетливо двумя выстрелами положил наповал двух. Дублет — шик! Вдруг — трах по затылку! Опять Ванька тычет в нос кулаками и орет:
— Да разве так делают? Води дурака, как нищего через канаву, Тьфу!
— Чего же еще надо? Ведь я убил двух!
— Двух, двух! Стоило из-за двух сюда лазить. Тьфу! Тебя привели в хорошее место, — ну и жди, пока они лягушку найдут, станут за нее драться. Тут ты по головам-то и ахни.
— А если они ее целый день не найдут, так мне все тут и сидеть?
— Так и сиди. Вот я Ваньку Глухого сюда свел, так он бахнул — четырнадцать штук перекувыркнул. Да все кряковые. А он — двух. Тьфу!