– Может, и не крысоловы, но некоторые из них точно не бомжи. Мне пацан один рассказывал…

– …Здесь интернат есть, на окраине. Их исследовали. Когда тревогу объявили – некоторые сбежали. И эти тоже… Приблуды. А я из лаборатории.

Я вдруг почувствовал, что девушка обращается ко мне, и повернул голову. Она говорила, глядя на пламя свечи:

– Нам в лаборатории мяса не давали. Если крысу мясом не кормить – она не кусается, не агрессивная. Так считается. Вегетарианские крысы получаются. Моих родителей убили во время погрома. Русских тогда громили, вот под замес и пошли, – девушка усмехнулась. – Только все не так просто было. Мне показали какую-то картинку и спросили, что там нарисовано и какого цвета. Ну, я ответила, и меня сразу из дома забрали, разрешили, правда, личные вещи взять – игрушки там, книжки. А этих, – девочка кивнула в сторону пацанов, – цыгане продали. На опыты. Они не видят. Тех, кто видит, вообще мало. Их в интернат со всей России свозили, да и то нас там человек десять и было. А пацаны вообще редко видят. Поэтому на них разные опыты ставят. Лекарства там всякие испытывают, оружие. Из интерната две дороги – в лабораторию или на кладбище.

– А у нас в интернате трепались, что Видящий уже пришел. Он все изменит. Он метаморф. И мы скоро станем как люди. Тогда нас никто убивать не будет, – встрял Тимур, проглотив пищу.

Я посмотрел на девушку:

– А ты хочешь как люди?

– Не знаю. Я людей презираю. Они тупые. А крысоловы… так это тоже не люди.

– А кто?

– А фиг их знает. Тоже мутанты. Как и мы, только в другую сторону. У меня в группе девчонка была из Бурятии. Старше всех – ее тупо украли. Так она мне рассказывала, что и нас и их вывели специально, для войны. Вывели у них там, на Тибете. Это, мол, все знают. Только давно вывели, так давно, что все рецепты забыли. Как управлять, превращать там и все такое, никто теперь не знает. Вот и ищут технологию. Опытным путем… – девушка усмехнулась, и на какой-то миг выражение лица у нее сделалось, как у взрослой женщины. И я увидел, что она гораздо старше, чем кажется.

– А что еще болтали в интернате?

– Много чего болтали. Смотря что тебе интересно.

– А как тебя зовут?

– Меня? Аида. А тебя?

– Сергей.

Тут до меня дошло про лабораторию. И я почувствовал, что мне надо попасть туда любой ценой.

В замке Кловин сразу отвели в угловую крепостную башню, в помещение под самой крышей. Сквозь бойницы проникал скудный свет угасающего ноябрьского дня. Мебели в узилище не было и в помине, только у потемневшей от вечной сырости стены валялась охапка мокрой соломы. Ее втолкнули внутрь, и она услышала, как с лязгом задвинули запоры. Она осталась одна. Оглядевшись, Кловин вознесла благодарность Тому, Кто избавил ее от обыска. В раздумьях, как лучше спрятать медальон, она огляделась. Вытряхнув свои скудные пожитки, оглядела их. Завернутая в тряпицу лепешка, глиняная баклажка с водой, миска с отбитым краем, небольшой нож с деревянной рукоятью. Секунду поколебавшись, она вытащила из баклаги деревянную пробку и попыталась засунуть в нее медальон, который сняла с шеи. Едва не расколов горлышко и оставив глубокие борозды на обожженой глине, медальон втиснулся внутрь. Женщина заткнула пробку и спрятала флягу обратно в котомку. Потом поднялась с соломы и несколько раз обошла помещение. Вместо отхожего места в стене башни красовалась дыра, под наклоном выходящая наружу. Женщина просунула в нее котомку и прикрыла соломой. Вряд ли солдаты первым делом ринуться проверять его. Если завтра ее убьют, пусть лучше сума навеки сгинет в отбросах, чем достанется тем, кто ее погубил.

Она вернулась к убогому ложу, сгребла солому в кучу, легла на нее и закрыла глаза. Как любой зверь, она могла заснуть тогда, когда это ей было нужно.

Синие сумерки сменились серым утром, сквозь узенькое оконце-бойницу едва проникал свет. Тусклый зимний день медленно набирал силу. Кловин дремала на соломе, свернувшись клубком в своем дорожном плаще. Но деревянные ступеньки, ведущие в башню, заскрипели, послышались шаги, и она проснулась.

Краснорожий солдат, выполняющий обязанности тюремщика, принес деревянную миску с едой, воду и поставил их прямо на пол.

Кловин потерла озябшие руки и, расположившись поудобнее, склонилась над холодной ячменной кашей.

Она не успела доесть и еще облизывала пальцы, когда на лестнице вновь зазвучали шаги, загремели засовы и вошел прежний караульный в сопровождении давешнего монаха в капюшоне.

– Давай пошевеливайся. Утром сеньор вернулся и желает говорить с тобой.

Солдат пинками вытолкал ее в узкий каменный проход, и они начали долгий спуск по длинной винтовой лестнице. Кловин шла первой, то и дело спотыкаясь на скользких, стертых ступенях, а страж подгонял ее в спину уколами пики. Замыкал шествие перебиравший четки монах.

Караульный не посмел войти внутрь жилых покоев, а просто втолкнул ее в полутемную галерею, чей потолок терялся во мраке. Святому отцу тоже пришлось остаться снаружи у дверей. У жаровни-треноги, где пылали угли, мрачно задумавшись, замер человек в черных латах. Он стоял к ней спиной, и его черные как вороново крыло волосы конским хвостом падали на закованные в железо плечи. Колени узницы предательски задрожали, и она из последних сил пыталась побороть смертный страх, объявший ее душу. Мужчина обернулся.

– Ну вот, Кловин, мы и встретились.

В его зеленых глазах таилась усталость. Тонкие губы сложились в улыбку, напоминающую лезвие меча.

– Три дня назад убили отшельника из Черного леса. Вести быстро доходят до нас, королева, – при этих словах Рэндальф шутовски поклонился. – Перед смертью его пытали огнем и железом – разбойники что-то искали. Только когда на месте нашли мертвую крысу, люди позвали ближайшего мастера. Каково же было его изумление, когда в изуродованном монахе он узнал Верховного Магистра Гильдии. Представляешь, Кловин?

Кловин слушала его не шелохнувшись, только расширенные глаза да посеревшие губы выдавали ее страх.

– Я думаю, представляешь. Ты же нанесла ему визит в компании… опального крысолова год назад? Я не ошибаюсь… Крестьяне дружно припомнили визит странной пары, да и угольщик подробно описал голубоглазого юношу, «прекрасного, как ангел», – это его слова, Кловин. На свете много прекрасных юношей, но сбруя жеребца только у одного из них украшена чеканными бляхами со сжатым кулаком, не так ли?