Раздался звонок.

Сердце сжалось в тиски.

Звонил отец.

Он знает.

Домой больше нельзя.

Она может отправиться лишь в одно место. До весеннего семестра в университете Эттон-Крик, Кристина сможет пожить у своего брата, или в охотничьем домике, который приобрел Дрейк.

Не теряя больше ни секунды, Кристина вернулась домой, собрала все необходимое, и тогда, стоя на пороге особняка, она поняла, что больше никогда не вернется сюда. Было что-то грустное, в этом. Этот дом хранил много ужасных вещей, но были и хорошие моменты; моменты, когда была жива мама, когда Дрейк был рядом, и отец не был тем чудовищем, которым он стал теперь. Этот миг хотелось запечатлеть на пленке, как нечто, что будет доказательством ее ужасного прошлого, как напоминание о том, что она сумела выкарабкаться. И она сможет, Кристина не сомневалась.

Она осознавала, что ее жизнь с этого момента круто изменится.

Она была милой девочкой, но даже с милыми девочками иногда происходят страшные вещи. В ночь, когда она сбежала из дома, действительно произошло что-то страшное.

И ее жизнь действительно изменилась.

… Ночь была очень жаркой, спина взмокла, пока Кристина добралась до Эттон-Крик, на своем мотоцикле; ее зубы были крепко сжаты, от нервного напряжения, пальцы твердо сжимали руль. Сердце билось ровно и медленно.

Отец убил маму, за то, что она хотела сбежать с журналистом, который накопал на него много грязи, и который был биологическим отцом Дрейка, а теперь отец начнет догадываться, что Кристина в курсе происходящего, и даже хуже того - он станет искать ее, и когда найдет, ей не будет прощения, он не примет ее назад. Отец никогда никого не прощает, и мама тому доказательство.

Кристина чувствовала что-то непонятное внутри себя, словно ее одолевала лихорадка, и ей срочно нужно было прилечь. С ее телом что-то происходило… что-то непонятное, что-то ужасное.

Девушка остановилась в придорожном мотеле, и выбрала домик, номер одиннадцать, потому что это было ее любимое число. Управляющий мотеля, когда показывал ей домик, странно посмотрел на девушку, и спросил есть ли у нее документы, но Кристина вручила ему приличную сумму, назвавшись другим именем, и заперлась внутри.

По пути сюда, ей хотелось принять ванну, и отдохнуть, а потом позвонить брату, и рассказать, что произошло - не все конечно, а умолчав о том, что он сын журналиста, о котором они ничего не знают, но теперь Кристине хотелось лечь в постель, принять горизонтальное положение; она бросила рюкзак, и забралась в кровать, не удосужившись включить хотя бы лампу, или снять одежду.

Аххх….

Из горла вырывались хрипы.

Аххх…

Ее тело сковывала боль, словно проводилась операция на жизненно важные органы без анестезии. Кристина закричала, изгибаясь, и даже не осознавая, что она сжимает в кулаках простынь. Ее крики превратились в стоны, и всхлипы.

Боль отступила так же неожиданно, как и появилась, давая Кристине передышку. Ее щеки жгло, в горле пересохло.

Кристина разжала пальцы. Они не слушались. Осторожно вздыхая, боясь новой волны боли, девушка медленно потянулась к молнии на мотоциклетной куртке, когда боль насквозь пронзила ее тело, словно раскаленный прут.

Кристина завопила; дикий крик смешался со слезами, такими обжигающими, и горячими, какими они не были никогда.

– НЕТ! Нет, нет, НЕТ!!!

«Что со мной?».

Аххххх….

Как больно.

Это больнее чем сотни наказаний, которые ей пришлось вытерпеть за всю свою жизнь.

Что-то происходило и с наружи, и внутри нее самой.

– Кристина. Кристина, очнись! Не теряй сознание!

Кто-то взял ее за голову, отбросил прилипшие ко лбу волосы, назад, и провел ладонью по волосам. Это отец? Это Дрейк? Все смешалось.

– Что…

– Кристина! Открой глаза. Я прошу тебя, открой глаза. Ты не можешь умереть, все не так…

Кристина со второй попытки открыла глаза, но ничего увидела, - лишь темноту. И в темноте странный, белый свет, который манил ее вперед. Ее тело было податливым, и этот кто-то, кто настойчиво говорил с ней, не повстречав сопротивления, быстро стянул с нее верхнюю одежду, затем джинсы, и, подхватив на руки ловким движением, понес неизвестно куда.

В голове и ушах до сих пор был непонятный шум, который мешал думать.

Она уже ничего не понимала, лишь хотела, чтобы неясная, ослепляющая боль прекратилась.

Наверное, она умирает.

Ее голова безвольно лежала на плече человека, сотканного, словно из света.

Она больше не дышала. Она больше не двигалась. Значит, она умерла.

Тогда почему она ощущает прикосновения этого незнакомца?

Ее безвольное тело, наполненное светом, погрузилось в ледяную жидкость; голова была тяжелой, но чьи-то руки не позволили уйти ей вниз, под воду.

Неужели, этот человек считал, что вода спасет ее от смерти?