В вопросах регулирования цен РЭГ был довольно эффективен, он установил регулирование закупочных сельскохозяйственных цен; с 1934 г. была введена система твердых цен на продукты сельского хозяйства. Были фиксированы обязательные квоты поставки — сначала только для пшеницы и ржи, а затем и для молока. Впоследствии вышло распоряжение о запрете самостоятельной продажи на рынке и переработки сельскохозяйственных продуктов на месте. Эти меры вызвали глухое неудовольствие крестьян: помимо экономических обстоятельств, большое значение имело и то, что продажа молока, яиц, овощей и свежего хлеба было женской обязанностью и составляло для них некоторое развлечение и средство социанизации в процессе монотонного и тяжелого крестьянского труда. Кроме того, деньги, вырученные от этих продаж, составляли немаловажную часть бюджета крестьянской семьи. С одной стороны, эти доходы позволяли женщинам достичь некоторой самостоятельности, а, с другой стороны, некоторые новые вложения в расширение того или иного хозяйства или фермы часто были возможны исключительно благодаря этим «женским доходам». А это сильно подкрепляло право голоса женщины и ее автономию в семье — и по отношению к мужу, и по отношению к сыновьям. Нацистское же руководство выдвинуло лозунг: «крестьянка не должны быть торговкой». Женщины реагировали на эти запреты «мешочничеством»{591}. Репрессивные же меры редко имели эффект, поскольку какие-либо серьезные наказания законом не предусматривались.

Представим себе масштабы действия РЭГ: число «наследственных дворов» к 1939 г. составляло 689 700, они охватывали четверть немецкого крестьянства и 38% посевных площадей. По Германии в 1939 г. интенсивность распространения «наследственных дворов» была разная: в Сааре — 1%, в Бадене — 6%, в Вюртемберге и Гессен-Нассау — 11%, в Ганновере — 27,3%, Баварии — 29%, Саксонии — 33%, Шлезвиг-Гольштейне — 46%{592}. В отличие от прочих крестьянских хозяйств, «наследственные дворы» государство всячески поддерживало, субсидировало, им в первую очередь поставлялась сельскохозяйственная техника, удобрения, а самих крестьян превозносили как фундамент нации, источник ее силы и здоровья, хранителей сокровищницы арийской крови и всего германского достояния. Гитлер даже как-то заявил, что германский народ может обойтись без городских жителей, но без крестьян — нет. Дарре также рассчитывал, что наследственные дворы, включенные в централизованную и регулируемую хозяйственную систему, будут способствовать преодолению «хаоса рынка» и ликвидации капиталистической анархии производства. На деле, однако, до войны проблемы сельскохозяйственного производства регулировались в основном при помощи рыночных механизмов, материального стимулирования крестьян и прямого поощрения роста производства. В начале 1937 г. был принят целый пакет государственных решений, направленных на улучшение положения сельского хозяйства: цены на удобрения были снижены на 25–30%, существенно понижены транспортные тарифы, а заготовительные цены на рожь, картофель и корма — повышены. Год спустя распоряжением имперского правительства были понижены цены на сельскохозяйственные машины. За короткий срок по всей стране была создана сеть консультационных пунктов для крестьян; специалисты из этих пунктов были обязаны помогать крестьянам правильно и рационально организовывать производство{593}.

Разумеется, вмешательство в порядок организации аграрного сектора вызывали различные отклики, часто весьма нелицеприятные. Так, в августе 1934 г. статс-секретарь министерства экономики фон Pop в памятной записке на имя канцлера довольно резко высказался о РЭГ; он указывал на то, что законом о наследственных дворах будет создана неблагодарная и бесперспективная категория иждивенцев на шее государства, что большинство крестьян отвергает новый закон, противоречащий их правовому чувству и элементарной свободе, что закон выдуман безответственными писаками, а не вырос из практических потребностей крестьян, что в случае неэффективности отдельных хозяйств закон сделает их обузой прежде всего для самих крестьян{594}. Выводы из докладной записки эксперта полностью оправдались на практике: прежде всего, ограничение кредита имело следствием торможение модернизации сельскохозяйственного производства в Третьем Рейхе, его стагнацию и потерю мобильности. Несмотря на некоторое благоприятное для крестьянского благосостояния действие, создание РНШ не могло отменить ни экономических законов, ни социальных противоречий. Огромная организация РНШ (некоторые функционеры НСДАП даже называли ее «партией в партии») была сначала очень влиятельна — даже Шахт, находясь в пике своего могущества, не мог ничего с ней поделать, что и привело к продолжительному конфликту между ним и Дарре. Собственно, этот конфликт и побудил Гитлера использовать в качестве посредника Геринга, который впоследствии, на посту Генерального уполномоченного по четырехлетнему плану, смог сделать «имперское продовольственное сословие» частью своей гигантской экономической администрации. Против Дарре также резко выступил Лей; он заявил, что «крестьянский вождь» виноват в безобразных условиях жизни и труда крестьян и в их массовом бегстве из деревни. Отчасти это обвинение соответствовало истине, но, скорее, это была борьба за компетенции.

Примечательно, что закон определял наследование крестьянского хозяйства целиком старшим сыном по правилу майората, то есть младшие сыновья должны были либо служить, либо основывать свои собственные хозяйства; в процессе восточной колонизации младшие сыновья владельцев «наследственных дворов» получали кредиты на приобретение земельных участков до 25 га. Тем не менее, современники отмечали, что число желающих поступать в сельскохозяйственные школы (техникумы) резко сократилось — молодые люди говорили, что если они не первенцы, то не станут владельцами земли, и зачем учиться на крестьянина?

Вообще, нацистское руководство не рассмотрело весьма существенную черту аграрной организации Германии — самой большой проблемой немецкого аграрного сектора была нехватка рабочих рук: еще до Первой мировой войны в Германии ежегодно насчитывалось около полумиллиона сезонных сельскохозяйственных рабочих, в Веймарскую республику эта тенденция сохранилась. Первое время после 1933 г. нацистам не была видна эта проблема, но как только безработица была преодолена (это произошло довольно быстро), началась ожесточенная борьба за трудовые ресурсы. На VI съезде крестьян Дарре заявил, что проблема дефицита рабочих рук на селе — это не столько экономическая, сколько расово-политическая проблема{595}, но от таких заклинаний, конечно, положение к лучшему не изменилось. Из-за нехватки рабочих рук уже с 1937 г. на сельскохозяйственные работы стали привлекать армию, СА, службу трудовой повинности (РАД). С февраля 1933 г. для молодых людей в возрасте с 16 до 21 года сначала была введена добровольная единовременная шестимесячная повинность — так называемая «помощь селу» (Landhilfe), а с апреля 1934 г. она стала обязательной, хотя многие избегали этого «года в деревне» (Landjahr) — лазеек было достаточно. Поденщики, которые из года в год ездили на сезонные работы из города, стали получать от государства «премии за верность»{596}. Из-за нехватки мужчин на селе значительная нагрузка ложилась на женские плечи, что было чревато снижением рождаемости и подрывом самых оснований теории «почвы и крови»… С началом войны Дарре прямо призвал немецких крестьянок сохранить производственные показатели их хозяйств, несмотря на то, что их мужья и сыновья отправились на фронт{597}. Исходя из прагматических целей с началом войны всякое разделение труда по половому признаку, ранее считавшееся бесспорным, было объявлено «устаревшим».

Что касается важной части аграрной политики нацистов — колонизации, то до 1939 г. внутренняя колонизация была затруднена из-за цен на землю, которые выросли с 1935 г. до 1939 г. на 30%. Обещания Дарре начать внутреннюю колонизацию в Восточной Пруссии натолкнулись на сильное противодействие вставшего на защиту юнкеров Гинденбурга, а после его смерти не менее сильного защитника дворяне получили в лице Геринга. Впрочем, у дворян были значительные связи в государственной бюрократии, армии: число хозяйств свыше 1000 га до середины 1938 г. даже росло, но из 14 тыс. больших хозяйств (свыше 125 га) только 8% стали наследственными дворами — 1086{598}.

Одним из важнейших элементов нацистской политики было стремление контролировать аграрный рынок; этот контроль должен был увеличить доходы крестьян и повысить уровень производства продуктов питания. Заготовительные пункты устанавливали закупочные цены на продукты и закупали продукты у крестьян по более высоким, чем на мировом рынке, ценам: таким образом претворялась в жизнь программа защиты отечественного производителя. Наследственные дворы должны были стать самостоятельными экономическими единицами, независимыми от рынка с его конъюнктурными колебаниями и предназначенными только для того, чтобы воспроизводить избранное и «высокоценное» (в нацистской терминологии) крестьянство. Нацисты обещали крестьянам высокие закупочные цены и сдержали слово, но крестьяне не были довольны, поскольку не привыкли к централизованным заготовительным кампаниям, которые подчас были сопряжены с некоторой задержкой платежей. Покупатели также часто были недовольны новыми порядками, так как раньше они могли покупать продукты (яйца, молоко, сметану, творог) у «своего» крестьянина, которому доверяли, теперь же все продукты сдавали в центральные заготконторы и лишь после этого распределяли по магазинам{599}. Для регулирования закупочных кампаний были созданы формальные органы крестьянского самоуправления — заготконторы (Reichsstellen) и инстанции более высокого уровня — хозяйственные объединения (Wirtschaftliche Vereinigungen) — позднее они назывались «главные объединения» (Hauptvereinigungen), но на деле их автономия была фикцией по причине огромного количества всяких вышестоящих инстанций. «Главные объединения» были, по существу, принудительными картелями для производителей и переработчиков сельскохозяйственной продукции, они также устанавливали цены, необходимые кондиции товара и контингенты. Мнимая самостоятельность заготконтор и «главных объединений» создавали у крестьян иллюзию, что их давняя мечта о ликвидации иностранной конкуренции и гарантированных доходах производителей, наконец, осуществилась{600}. Для стимулирования производства заготконторы пытались использовать ценовое регулирование: так, по зерновым поначалу отмечалось перепроизводство, поэтому заготконторы устанавливали более низкие цены, а чтобы после переработки зерна на мельницах не спекулировали мукой, был создан «мельничный синдикат», устанавливающий цены по сложной системе классификации качества зерна. Когда, однако, в 1934 г., год катастрофически низкого урожая, обнаружился недостаток зерна, то цены поднимать не стали, поскольку нацистское руководство стремилось держать на зерно твердую цену, чтобы не отягчать потребителей хлеба; это вызывало у крестьян недовольство. Для сокращения дефицита Дарре стал просить у руководства валюту для закупки зерна за рубежом. Гитлер, опасаясь роста социальной напряженности, его поддержал.

Условия же молокозаготовок были более благоприятны для крупных производителей, а не для мелких крестьянских хозяйств. В секторе жиров наблюдался огромный дефицит, который нацисты стремились смягчить производством маргаринов или заменой масла конфитюрами или вареньем, что, естественно, вызывало недовольство немцев.

Фашистский итальянский режим стремился в собственных целях использовать массовый энтузиазм населения: по призыву Муссолини устраивались бесчисленные общественные кампании, например, битвы за урожай (battaglia del grano). В Германии Дарре охотно прибегал к этому средству мобилизации, надеясь поднять производство продуктов питания. Первую битву за урожай (Erzeugungsschlacht) в Германии провели в неурожайный 1934 г., при этом помощь селу горожанами рассматривалась как «долг перед отечеством», крестьянский же труд был назван «долгом чести».