— С вас шестнадцать восемьдесят…

— Пожалуйста…

Любовь Григорьевна рассматривала корочку паспорта. Вероятно, ей хотелось заглянуть внутрь и посмотреть графу «семейное положение», но она не делала этого. Может, гордость не позволяла. Либо безоглядно верила в Кожемяку.

— Пусто у меня здесь, — улыбаясь, произнес Кожемякин. — Видишь? Нет, ты взгляни. Пусто.

Она нехотя взглянула. На чистый лист. Ничего, впрочем, не было в том хорошего — в той чистоте. Не должен быть человек одинок. И в графе «дети» было пусто. Лишь в графе «воинская обязанность» стоял единственный штамп о постановке на учет в местном военкомате. Это удивило.

— Где же ты до этого стоял на учете? Здесь же единственный штамп.

— Специальный учет у нас, Любушка. И никаких штампов…

Они вышли из здания почтамта. Одно дело сделано. Еще бы переговорить со Степичевым. Перейдя дорогу, они вошли на переговорный пункт. Связь оказалась отвратительной. С нескольких попыток им так и не удалось поговорить.

— Идем, от нас позвонишь, с работы, — предлагала Люба. — Все равно по пути.

Они сели на трамвай и отправились в обратном направлении. В кассах было на удивление безлюдно. Схлынул поток жаждущих уехать из Ушайска.

Сотрудницы смотрели во все глаза на Кожемякина. Пришел тот самый мужик, о котором так сохла Любка. Интересный экземпляр. Говорят, он служил где-то далеко. Отслужил и теперь вернулся. Вероятно, они поженятся… Надо же, сколько упорства в человеке, чтобы так долго ждать и верить. Он-то, конечно, не монахом жил. Вон жеребец какой…

А «жеребец» тем временем уселся за стол и принялся набирать московский номер. Ему надо срочно позвонить.

— Привет, майор… Подполковник уже?.. Поздравляю… Рад за тебя. Прими мои полные заверения. Всегда знал, что далеко пойдешь. Звездочки как-нибудь обмоем, живы будем… Телеграмма пошла только что. Согласен. Подробности специальным письмом. Тут столько дел, что пока нужно быть здесь. Понимаешь? Возможно, буду просить санкций, если это будет возможно в теперешнем моем положении. Могу ли я считать себя состоящим на службе? Понятно… Ну, естественно. Как всегда. Спасибо, что не забыл. Что нашел выход… Понятно, что рано и еще могу. Все это я теперь понимаю, но и ты должен понять. Эти физиономии фиолетовые. Эти вздохи. Ты же знаешь. Понятно, что и мы станем такими же, но это когда будет. И все-таки я не стану держаться… Ясно. До скорого. Надеюсь на твою помощь…

Михалыч опустил трубку. Девочки еще больше расширили глаза. Мужик, кажется, вновь собирается отбыть в далекие края. А как же Люба? Их подружка дорогая? Она достойна лучшей доли.

— Забираю от вас мою Любушку! — Михалыч, улыбаясь, вскочил с места. — Поедешь со мной, Люба?!

Она не знала ответа. Она бы, может, поехала… Но как он ей предлагает? Непонятно как-то. Кто она ему там будет? Так себе? В холостяцком углу балалайка? Едва ли она на это согласна. Конечно, она любит его. Но и он должен понимать. Хотя бы родительское благословение получить надо. Но нет родителей у Любушки. Умерли давно. Матушка одна осталась у Кожемякина, и та неизвестно где теперь прячется. На Половинке у брата сидит… Люба, может, поехала бы, но у нее брат здесь живет. Тоже догляд за ним требуется. Все-таки не чужой человек…

Они простились и вышли. Сели в трамвай, но через три остановки опять вышли: оказалось, что им нужно в загс. Вошли туда, подали заявление о регистрации брака. Позже видно будет. Не сегодня же их расписываться заставляют. Пока суд да дело, и срок подойдет.

Опять сели в трамвай и поехали к дому. Однако на нужной остановке он удержал ее: надо проехать дальше, до конечной остановки, и забрать там кое-что. Он не сказал что, лишь выразительно моргнул обоими глазами.

Она стояла на остановке. Кожемякин удалился в лес, спустился в овражек и почти сразу же поднялся назад, неся в руках пластмассовый чемодан. Где только делают такие изделия. Массивный. Распахивается ровно посередине. Мощная ручка и номерной замок.

Кожемяка вертит головой, словно он своровал его. Может, и правда он грабитель? А пенсионным удостоверением лишь прикидывается…

Но тот словно мысли ее читает: не думай ничего такого. Смотри, не следит ли кто за ними. Никто не следит. Кому надо в этих кустах торчать!

Они дождались трамвая и поехали назад. Дома Кожемякин закрыл изнутри дверь и принялся за ревизию «чемодана». Люба сидела рядом, наблюдая за манипуляциями. Кожемяка набрал комбинацию из цифр и разложил тару на две части. На каждой из них внутри оказалось еще по одному номерному замку. Набрав четыре цифры, он отворил первую, затем — вторую.

— Слушай и запоминай, Любушка. Цифры эти — всего лишь год моего рождения. А устройство — контейнер для хранения оружия, боеприпасов и специальной техники. Его привез в прошлом году мой напарник. Я не знал его в лицо. Он действовал автономно. Оказался предателем…

— Где он?

— Погиб при загадочных обстоятельствах…

Так она ему и поверила. Врет, поди, Кожемяка. А она его так ждала… что даже отдала всю себя без остатка. Непонятна ей эта игра.

— Не веришь? У меня же дом сгорел…

В дом она верила. Но в штуки эти — нет. Слишком запутанно как-то. О губернаторских делишках в прошлом году слыхала. И все-таки сложно верить…

— Я не все тебе рассказал, Любушка… О главном тебе не сказал. Боялся… И теперь боюсь. Не знаю, как ты к этому отнесешься. Может, будешь меня проклинать…

— Говори…

— У меня действительно никого нет, кроме матери. Мне не на кого опереться. Хотя, конечно, обстоятельства меняются, и я могу надеяться на другой исход. Но я не о том говорю. О жизни нашей…